— Я один, — раздраженно сказал Улеб, — протри глаза и дело говори.

— Будь по-твоему, ведь ежели, к примеру, ты так хочешь, я прикинусь слепым, — согласно закивал тот, — хотя глаза мои, как у кошки. Раз так желаешь, притворюсь, будто не заметил за тобою еще одного, пешего. Считай, что не видел я, как позади тебя таился твой телохранитель, да продлится его служба такому справедливому воину бесконечно!

Улеб оглянулся, настороженно потянувшись к оружию, но ничего подозрительного не обнаружил за спиной. По улице Меса по-прежнему безмятежно шатались поредевшие гуляки. С площади Константина доносилось нестройное песнопение нескольких неугомонных глоток, сменивших недавний хор веселившейся толпы. Небо заметно посветлело, и уже можно было различить на его фоне очертания куполов и неровные линии строений. «Уж не дурачит ли он меня? — подумалось Улебу. — Не ловушка ли это?»

— Эй, малый, — грозно сказал он, — со мной шутки плохи.

— Прости! Я пошутил, конечно, пошутил. Мне просто показалось. Никого я не видел, — залепетал слуга. Кланяясь и подобострастными жестами обеих рук приглашая за собой, он попятился к пристройке. Там зажег свечу, плотно притворил дверцу.

В прилепившейся к стене дома, выходящей во дворик, тесной пристройке, на низкой крыше которой когда-то Улеб отбивался от тех, кто по приказу жестокого дината хотел лишить его языка, в этой самой пристройке сейчас он слушал угодливый рассказ Акакия.

Вот главное, что узнал Улеб.

Когда в отсутствие дината евнух Сарам неосмотрительно продал какому-то богачу из Македонии некую красавицу полонянку, Калокир хотел подвесить его за это на воротах, чтобы прохожие могли плевать в его сторону, ибо на воротах дома вывешивают воров. Взбешенный динат объявил, что Сарам украл у него долгожданное счастье.

Но евнух избежал наказания, поклявшись Калокиру отыскать и вернуть деву. И он сдержал слово. Отправился в Македонию, выкупил красавицу, а заодно и некоторых молодых гребцов, поскольку Калокиру снова потребовались испытанные люди на весла, он готовился в очередное плаванье. Среди выкупленных был и пригожий булгарин Велко из Расы. Сломленный путешествием слабосильный Сарам вскоре умер.

В Македонии Велко и юная полонянка полюбили друг друга крепко и чисто, как могут полюбить люди общей судьбы. Тайные светлые чувства юноши и девушки согревали обоих в нелегкой их жизни на чужбине надеждой на лучшую долю.

Динат предложил красавице стать хозяйкой, женою его. Но она не соглашалась. Уж динат ей подарки подносил, так и этак увещевал, да все зря. Плакала она, убивалась. Так и не скорилась дева. Тогда динат вскричал: «Заклевали б вороны! В темницу ее! В Фессалию! В башню! Пока не образумится! Сама запросится под венец. Я дождусь! Хоть год, хоть два! Десять лет буду ждать, а не выпущу!»

И ее увезли и заперли, как повелел. Сам же он остался до поры в столице завершать дела в гавани.

Велко все это время был на берегу, работал при кораблях, ничего не знал. А узнал, отчаянно поспешил на выручку. Но его сразу поймали, и за город-то не успел выбраться. Хорошо хоть живым оставили. Снова пригнали на корабль. Там и поныне.

Выслушав рассказ Акакия до конца, Улеб задумался. Он стоял, прислонясь к стене, смотрел на подрагивающий язычок пламени догоравшей свечи.

Послышалось тихое тревожное ржание коня. Юноша быстро выглянул наружу, сказал вполголоса:

— Тихо, Жарушко, я скоро. Потерпи.

Он не заметил, как чья-то тень отпрянула от ограды и скрылась за углом.

— Дай еще солид, — шептал ему в затылок слуга, — не видал я подобной щедрости. Никогда не видал, чтобы кто-нибудь так легко расставался с золотом. Да поможет тебе господь в грядущих подвигах! Ведь ежели, к примеру, человек не жадный — он человек, не кто-нибудь. Ведь ежели…

— А дева та, кто она? — спросил Улеб, резко прервав Акакия.

— Бог ее знает. Лицом бела, похожа на северянок, тут их множество перебывало. И где только их Калокир не добывал! Он ведь с мечом в ладу, рыскал на верхних границах. А эту вроде бы снизу привез, с моря. Красавица. Хозяин зовет ее Марией, но это, должно быть, не ее имя.

— Сестрица моя, подобно той деве, тоже светла лицом, — невольно произнес Улеб. — Как знать, может, и ее, бедную, степняки под замком держат да голодом морят, как динат деву ту, Марию… Велко, Велко… Ты говоришь, он в гавани здешней?

— Булгарин твой? Да.

— Прощай. — Улеб вышел к Жару, отвязал его, вскочил в седло и шагом двинулся вниз по опустевшей улице. Светало.

Ветер метался между плотно прижавшимися друг к другу каменными домами, гонял пыль и сор. Глазницы окон зияли чернотой. Подумалось Улебу, что сам он сродни гонимой ветром песчинке.

В стороне, за домами, шумно проскакала кавалькада. Еще одна, поодаль, уже в другую сторону. Слышалось бряцанье доспехов. Перекликались голоса. Было что-то угрожающее во всей этой суете.

Юноша остановил коня, прислушался, не рискуя двигаться дальше к лежащей впереди площади. «Заперт, окружен в городе, — мелькнула мысль, — не успел выбраться на простор». Но тут же попытался себя успокоить: «Сварог поможет, выпутаюсь как-нибудь. А коли нападут, я им костей наломаю много, прежде чем…»

Внезапно чья-то тень вынырнула из-за угла. Выхватив меч, юноша позволил незнакомцу приблизиться, и, когда тот резко приковылял к нему, делая какие-то непонятные знаки, Улеб узнал того самого нищего, которого чуть не сшиб у ворот ипподрома.

— Не бойся меня, златовласый, — озираясь, по-росски произнес запыхавшийся оборванец.

— Ты знаешь… нашу речь?! — изумился Улеб.

— Я родом полянин. Не трать время на лишние расспросы, тебя повсюду ищут. Повинуйся мне, если хочешь спастись.

Нищий в мгновение ока, как кошка, вскарабкался на коня, пнул Жара пятками, перехватил поводья, обняв Улеба сзади, точно какой-нибудь хозарин, умыкающий невесту, и уже через несколько минут они очутились в тихом переулке.

— Стой здесь, — коротко бросил узколицый и, соскользнув на землю, исчез в подворотне.

Улеб настолько был обескуражен, что все еще держался за меч, не зная, вложить его обратно в ножны или сжимать рукоять на всякий случай. Ждал, чем все это кончится.

Оборванец вернулся скоро с заспанным всклокоченным старцем с вызывающе драгоценной серьгой в ухе. Старик зябко скреб грудь, глядел неприветливо, явно недовольный тем, что его разбудили.

— Отдай ему весь кошель, тот, что за поясом у тебя, — приказал узколицый, — он принесет что надо.

Улеб повиновался. Старик поймал звонкий мешочек, кивнул оборванцу, затем онемевшему Улебу, после чего живехонько и бесшумно удалился.

А таинственный нищий вновь схватил уздечку, повел уже пешком коня с Улебом в седле через захламленные дворики, мимо красильных мастерских с огромными чанами на тлеющих углях, мимо спящих вповалку подмастерий и бродяг.

Там, где остановились, Улеб огляделся и понял, что они оказались в заброшенном дровяном складе, примыкавшем к задней стене ночлежки для убогих. Нетрудно было догадаться также, что все красильни и ночлежка принадлежат старцу с серьгой.

Утренний свет сочился причудливыми нитями сквозь кривые щели прогнившей постройки, в углах которой, матовые от паутины, громоздились вязанки гнилых поленьев. Казалось, тронь их — и рассыплются трухой. Запах плесени, грибной сырости, истлевшей козьей кожи, остатки которой висели на ржавых гвоздях, вбитых в провисшие балки, неприятно щекотал ноздри.

— Слезай, здесь безопасно, — сказал оборванец.

— Чем обязан я твоей заботе? — Улеб постарался придать голосу как можно больше дружелюбия. — Кто ты, нежданный спаситель? И почему решил, что я нуждаюсь в помощи?

— Когда-то меня звали Лис, а нынче и сам не знаю, кто я. — Он поднял было на юношу глаза, но тут же опустил их. — Уже известно, что из палестры бежал боец, он избил курсоресов, переоделся в их одежду и увел лучшего жеребца из цирковой конюшни.

— Я знаю, что и в этой стране достаточно честных и добрых людей. А ты, откуда ты?