— Дать всем пожрать!

— Дать всем пожрать, — как эхо, откликнулся Милоу с радостным облегчением, и славный крестовый поход за принятие «присяги о лояльности» на этом закончился.

Капитан Блэк был глубоко огорчен таким предательским ударом в спину, да еще от столь высокопоставленного человека, на поддержку которого он так рассчитывал. Майор де Каверли обманул его надежды.

— О, меня это нисколько не волнует, — весело отвечал капитан Блэк каждому, кто приходил к нему со словами утешения. — Мы свою задачу выполнили. Нашей целью было добиться, чтобы нас боялись те, кого мы не любим, и открыть людям глаза на опасность, которую представляет собой майор Майор. И мы, безусловно, добились и того, и другого. Мы и не собирались давать майору на подпись «присягу о лояльности», поэтому вовсе не важно, получили мы от него эту подпись или нет.

Глядя, как все, кого он не любит в эскадрилье, напуганы жуткой и бесконечной великой осадой Болоньи, капитан Блэк с щемящей тоской в груди припоминал старое доброе время своего крестового похода за принятие «присяги о лояльности», когда он был большим человеком, когда даже такие шишки, как Милоу Миндербиндер, доктор Дейника и Пилтчард с Реном, трепетали при его приближении и валялись у него в ногах.

Желая доказать новичкам, что он когда?то был большим человеком, капитан Блэк постоянно носил при себе благодарственное письмо от полковника Кэткарта.

Фактически не капитан Блак, а сержант Найт дал толчок чудовищной панике. Услыхав о том, что цель — Болонья, он молча спрыгнул с грузовика и побежал получать дополнительно еще два летных бронекостюма. За ним следом на парашютный склад устремились остальные. Первые шли гуськом, понурив головы, но уже через несколько минут вся эскадрилья, как обезумевшее стадо, мчалась за дополнительными бронекостюмами.

— Эй, что происходит? — нервно спросил Малыш Сэмпсон. — Неужели над Болоньей придется так туго?

Нейтли, сидевший на полу грузовика в состоянии, близком к трансу, нахмурился, уткнул лицо в ладони и ничего не ответил.

Сержант Найт создал панику, но нервотрепка еще больше усилилась оттого, что вылет несколько раз откладывался. Когда летчики уже рассаживались по машинам, прибыл джип и привез сообщение, что в Болонье идет дождь, и вылет временно отменяется. На Пьяносе тоже шел дождь. Вернувшись в расположение эскадрильи, летчики столпились под навесом у палатки разведотдела и до самого вечера тупо глазели на карту, где четко выделялась линия фронта. Разговор был один — о том, что спасения, как ни крути, ждать неоткуда. Узкая красная тесьма, прикнопленная к карте материка, наглядно подтверждала, что сухопутные силы в Италии застряли в сорока двух милях к югу от объекта атаки. Быстро преодолеть это расстояние и захватить город танки и пехота были не в состоянии. Ничто не могло спасти эскадрилью на Пьяносе от налета на Болонью. Капкан захлопнулся.

Оставалась единственная надежда на то, что дождь никогда не прекратится, но это была слабая надежда: все понимали, что дождь рано или поздно кончится. Правда, когда кончался дождь на Пьяносе, лило в Болонье. Когда переставало лить в Болонье, возобновлялся дождь на Пьяносе. Когда дождя не было ни там, ни тут, начинали происходить странные, необъяснимые вещи, такие, например, как эпидемия диареи или таинственное изменение линии фронта на карте.

В течение первых шести дней людей четырежды собирали, инструктировали и отсылали обратно. Однажды уже поднялись в воздух и построились в боевые порядки, но с командно?диспетчерского пункта приказали идти обратно на посадку. Чем дольше лил дождь, тем сильнее все взвинчивались. Чем сильнее взвинчивались, тем горячее молились, чтобы дождь не переставал. Всю ночь напролет люди смотрели в небо и приходили в отчаяние, когда проглядывали звезды. Весь день напролет они изучали изгибы линии фронта на большой карте Италии. Карта болталась на фанерном стенде и надувалась от ветра, как парус. Когда начинался дождь, стенд переставляли под навес палатки разведотделения. Алая сатиновая ленточка обозначала передовые позиции союзнических сухопутных войск на всем итальянском материке.

Наконец как?то утром дождь сразу кончился — и на Пьяносе, и в Болонье. Взлетная полоса стала подсыхать. Чтобы затвердеть, ей требовались полные сутки. Небо оставалось безоблачным. Нервное напряжение, в котором находились летчики, перешло в ненависть. Сначала возненавидели пехоту за то, что у нее не хватает силенок захватить Болонью. Затем возненавидели линию фронта как таковую. Часами летчики простаивали у карты, не сводя глаз с красной сатиновой тесьмы, люто ненавидя ее за то, что она не поднимается и не захватывает Болонью. Когда наступила ночь, они собрались у стенда, и кошмарное бдение продолжалось при свете карманных фонарей. Люди сверлили линию фронта глазами, полными тоски, как будто надеялись, что от их молитв тесьма сама по себе продвинется к северу.

— Я отказываюсь в это поверить! — удивленно?протестующе воскликнул Клевинджер, обращаясь к Йоссариану. — Это возврат к древним суевериям! Они, кажется, действительно верят, что, если кто?нибудь среди ночи подойдет на цыпочках к карте и перенесет тесемку за Болонью, мы не полетим завтра на задание. Представляешь себе? Это все равно, что стучать по деревяшке или скрещивать пальцы на счастье. Мы с тобой здесь единственные, кто не сошел с ума.

Среди ночи Йоссариан постучал по деревяшке, скрестил на счастье пальцы и вышел на цыпочках из палатки, чтобы перенести алую тесьму за Болонью.

На следующий день рано утром капрал Колодный прокрался на цыпочках в палатку капитана Блэка, влез под москитную сетку и принялся трясти капитана за потное, костлявое плечо, покуда тот не открыл глаза.

— Зачем вы меня разбудили? — простонал капитан Блэк.

— Взяли Болонью, сэр, — сказал капрал Колодный. — Я думал, вам будет интересно узнать. Вылет отменяется?

Капитан Блэк сел на койке и принялся неторопливо скрести свои худые длинные ляжки. Вскоре он оделся и вышел из палатки, злой и небритый. Небо было ясным и теплым. Капитан Блэк равнодушно взглянул на карту: сомнений не было — Болонью взяли.

В палатке разведотделения капрал Колодный уже изымал карты Болоньи из штурманских планшеток. Капитан Блэк сел, звучно зевнул, закинул ноги на стол и позвонил подполковнику Корну.

— Зачем вы меня разбудили? — простонал подполковник Корн.

— Ночью взяли Болонью, сэр. Как вылет, отменяется?

— О чем вы толкуете, Блэк? Почему вылет отменяется?

— Потому что захватили Болонью, сэр. Разве не следует отменить вылет?

— Конечно, надо отменить. Не бомбить же своих.

— …Зачем вы меня разбудили? — простонал полковник Кэткарт в ответ на звонок Корна.

— Взяли Болонью, — сообщил подполковник Корн. — Я думал, вам будет интересно узнать.

— Кто взял Болонью?

— Мы.

Полковник Кэткарт был вне себя от радости, поскольку он тем самым освобождался от нелегкого обязательства разбомбить Болонью и при этом нисколько не страдала его репутация героя, которую он заработал, когда добровольно вызвался послать своих людей бомбить город.

Генерал Дридл тоже был доволен взятием Болоньи, хотя и обозлился на полковника Модэса, разбудившего его, чтобы сообщить эту новость. В штабе армии были тоже довольны и решили наградить медалью офицера, взявшего город.

Поскольку офицера, взявшего город, не существовало, медалью наградили генерала Пеккема: он сам попросил себе медаль, ему давно хотелось ее нацепить.

Как только генерал Пеккем нацепил медаль, он начал требовать, чтобы перед ним ставили еще более ответственные задачи. Генерал Пеккем предложил, чтобы все боевые соединения на данном театре военных действий были переданы в распоряжение Корпуса специальной службы под командованием самого генерала Пеккема.[12]

«Если уж бомбежка вражеских позиций не является задачей специальной службы, то я тогда вообще не знаю, для чего на свете существует Корпус специальной службы», — частенько размышлял он вслух со страдальческой улыбкой борца за правду; улыбка эта была его верным союзником в каждом споре.