В голосе Винсента слышалось нечто… горечь? Или, возможно, сожаление?

Он попытался улыбнуться, а потом умоляюще посмотрел на меня.

— Пожалуйста, Кэти… Может, пока довольно суровой правды? У тебя и без того был достаточно тяжелый день, и мне не хочется еще и расстраивать тебя всякой научной фантастикой.

Я кивнула. Он осторожно провел пальцами по моим волосам и отвел непослушную прядь мне за ухо. Я вздрогнула от его прикосновения и отпрянула.

— В чем дело, Кэти? Прошу, поговори со мной.

Мои мысли метались в разных направлениях. Наконец я посмотрела прямо в глаза Винсенту, собираясь с силами для того, чтобы сказать то, что сказать было нелегко.

— Я должна быть честной. Я никогда прежде ничего подобного не чувствовала. Я никогда… — Я перевела взгляд на потолок в поисках чего-нибудь такого, что дало бы мне храбрость продолжить, но, ничего не обнаружив, глубоко вздохнула, прежде чем снова посмотреть на Винсента. — Меня никогда не тянуло так сильно к кому-нибудь. Но если я позволю себе такие чувства к тебе…

Лицо Винсента оставалось неподвижным, но в глазах отражалась вся та мука, с которой он ждал вынесения неизбежного приговора.

Я заставила себя продолжить:

— Я даже представить не могу, что мне придется жить с тем, что случилось сегодня, и что это будет происходить регулярно. А уж когда настанет твоя очередь, все станет еще хуже. Мне не вынести даже мысли о том, что придется видеть тебя умирающим снова и снова. Это слишком напоминает мне о смерти родителей.

Я подавилась собственными словами и заплакала, и Винсент потянулся ко мне, но я вскинула руку, останавливая его.

— Если я позволю себе полюбить тебя, я просто не смогу с этим жить. Это же непрерывная агония… И знать, что ты будешь воскресать, или как там это можно назвать, мне недостаточно, потому что все равно придется снова и снова переживать твою смерть. Ты не вправе просить меня об этом. Я не могу.

Я резко встала, смахнула слезы и потащилась к двери. Винсент молча пошел следом за мной — по коридору, в вестибюль, — и молча стоял рядом, пока я брала со скамьи у входа свою куртку и крутила дверную ручку. Он распахнул передо мной дверь и, положив руку мне на плечо, мягко развернул меня лицом к себе:

— Кэти, пожалуйста, посмотри на меня… — Но я не в силах была поднять взгляд. — Я понимаю, — сказал он.

Я, наконец, подняла голову и встретила его взгляд. У него были провалившиеся глаза. Пустые.

— Прости за ту боль, которую я тебе причинил, — прошептал он и убрал руку с моего плеча.

Я повернулась, чтобы уйти, пока у меня еще хватало сил на то, чтобы его покинуть, а когда за мной захлопнулась калитка, пустилась бежать.

Я проскочила в свою комнату, не встретив ни бабушку с дедушкой, ни Джорджию, и сразу же заперлась. Когда я свернулась в углу своей кровати, время как будто остановилось, замерло. Я ощущала, что просто разрываюсь на части… с одной стороны, я была уверена, что поступила правильно, а с другой — уже через десять минут меня стали терзать сомнения, мне казалось, что я сама уничтожила все шансы на собственное яркое, полное надежд будущее. На любовь.

Хотя я знала Винсента совсем недолго, я чувствовала, что, если бы все продолжалось так, как началось, я бы окончательно его полюбила. В этом сомневаться не приходилось. Вот только наши отношения не могли быть неким приятным, легким романом. И если бы расстаться пришлось позже, мое сердце могло просто разорваться. В этом я была уверена.

При тех чувствах, какие я испытывала к Винсенту, я не могла рисковать, я не могла допустить, чтобы мне пришлось регулярно видеть его раненым, убитым или даже разорванным на части… А он ведь сказал, что и такое возможно: его так называемое бессмертие имело свои пределы. После потери мамы и папы я отказывалась терять еще одного любимого человека.

Я вспомнила старый афоризм, подходящий к случаю. «Лучше совсем не любить, чем потерять любовь». Я поступила правильно, уверяла я себя. Так почему же у меня возникло такое чувство, что я совершила величайшую ошибку в своей жизни?

Я поплотнее закуталась в одеяло и еще глубже погрузилась в отчаяние. Я позволила боли поглотить меня. Я это заслужила. Мне вообще не следовало открываться перед кем бы то ни было.

Несколько часов спустя Мами постучала в мою дверь и сказала, что пора ужинать. Я выдержала секунду, чтобы вернуть себе голос, а потом крикнула:

— Я не голодна, Мами, спасибо!

Через минуту-другую в дверь снова тихо постучали:

— Можно войти?

Это был голос Джорджии; не дожидаясь ответа, мои сестра и бабушка осторожно вошли в комнату. Сев на кровать по обе стороны от меня, они ждали.

— Это из-за мамы и папы? — спросила, наконец, Джорджия.

— Нет, на этот раз не из-за мамы и папы, — чуть ли не смеясь, выпалила я. — Ну, по крайней мере, не только из-за них.

— Дело в Винсенте? — сказала тогда Джорджия.

Я нервно кивнула.

— А что, этот… Винсент… — Я ощутила, как Мами и Джорджия переглянулись над моей головой. — Сделал тебе что-то плохое? — заговорила Мами, осторожно поглаживая мою спину.

— Нет, это я сама… Я просто не могу… — Но разве я могла объяснить им все? — Я не могу позволить себе сблизиться с ним. Мне кажется, что это слишком рискованно.

— Кажется, я понимаю, о чем ты, — сказала Джорджия. — Ты боишься снова кого-то полюбить. Боишься, что и он тоже исчезнет.

Я села, прижалась головой к плечу Мами и выдохнула:

— Все так запуталось!

Погладив меня по волосам и тихонько поцеловав в макушку, Мами тихо ответила:

— А так всегда бывает.

Я накупила целую кучу книг в английской книжной лавке, а потом снова спряталась в темном убежище своей комнаты, заявив бабушке, что собираюсь на все выходные «впасть в спячку». Она вполне меня поняла и, принеся мне поднос, нагруженный водой, чаем, фруктами, разными сортами сыра и крекерами, оставила меня одну.

И я погрузилась в чужие истории. В те редкие моменты, когда я откладывала книгу, моя боль тут же возвращалась, жаля и обжигая меня. Я чувствовала себя как та мишень, в которую в цирке бросают ножи. И избежать лезвий, летящих к моей голове, я могла только тогда, когда не позволяла себе думать. Время от времени я засыпала, но тут же снова просыпалась, потому что на меня наваливались мрачные, мучительные сны, которые тут же рассеивались без следа, стоило мне открыть глаза.

И я невольно время от времени оглядывалась через плечо, гадая, смогу ли я заметить Винсента, если он будет парить где-нибудь в тенях. «Интересно, заглядывает ли он ко мне, когда бывает в таком состоянии?» — думала я. Он ведь мог свободно плавать в моей спальне. А мог и не появляться здесь. Может быть, для него это был тот самый случай, о котором говорят: «С глаз долой — из сердца вон», и моей вспышки было достаточно, чтобы избавить его от желания видеться со мной.

«Но я же сама этого хотела», — мысленно твердила я.

Хотела ли?..

Если бы я позволила себе всерьез задуматься, это был бы конец. Поэтому я отключала свой мозг и позволяла телу просто существовать без помощи ума. И в общем, я вроде бы начала выгонять все это из памяти. Я вполне могла жить без Винсента. Я была вполне самодостаточна. Вполне независима. Может, я и не была счастлива, но и не особо грустила. Я просто… просто была.

Занятия в школе принесли облегчение. Они помогли дням протекать мимо меня в тупой монотонности. И наконец, возвращаясь однажды домой, я вдруг в момент одного из редких прояснений ума осознала, что прошло две неполных недели после того, как я оставила Винсента перед дверями его дома. А мне казалось, что прошло несколько месяцев… Получалось, что я поздравляла себя с окончанием марафона, когда удалилась лишь на несколько шагов от линии старта…

Когда я поднималась со станции метро наверх, я с удивлением увидела знакомую фигуру, стоявшую возле ближайшей телефонной будки. Это была Шарлотта. Заметив меня, она радостно вспыхнула.