— Да, мэм, если вам деньги понадобятся.

— Тебя побить за это мало, Порк. Я, пожалуй, передумаю и возьму часы назад.

— Нет, мэм, не возьмете! — Впервые за весь день проблеск улыбки появился на удрученном лице Порка. — Я ведь вас знаю… И вот что, мисс Скарлетт…

— Да, Порк?

— Были бы вы к белым хоть вполовину такая милая, как к нам, неграм, люди куда бы лучше к вам относились.

— Они и так достаточно хорошо ко мне относятся, — сказала она. — А теперь пойди, найди мистера Эшли и скажи ему, что я хочу его видеть немедленно.

Эшли сел на хрупкий стульчик, стоявший у письменного стола Эллин, — под его длинным телом стульчик сразу показался совсем маленьким, — и выслушал предложение Скарлетт поделить пополам доходы с лесопилки. За все время, пока она говорила, он ни разу не поднял на нее глаз и ни слова не произнес. Он сидел и смотрел на свои руки, медленно поворачивая их — то ладонями, то тыльной стороною вверх, словно никогда прежде не видел. Несмотря на тяжелую работу, руки у него были по-прежнему тонкие и нежные, на редкость хорошо ухоженные для фермера.

Скарлетт немного смущало то, что он сидел, не поднимая головы, и молчал, и она удвоила усилия, нахваливая лесопилку. Для пущей убедительности она пустила в ход все свое очарование — и зазывные взгляды и улыбки, но — тщетно: Эшли не поднимал глаз. Если бы он хоть взглянул на нее! Она ни словом не обмолвилась о том, что знает от Уилла о решении Эшли ехать на Север, и говорила так, словно была убеждена, что у него нет никаких причин не согласиться с ее предложением. Но он все молчал, и голос ее мало-помалу замер. Как-то уж слишком решительно распрямил он свои узкие плечи, и это встревожило ее. Но не станет же он отказываться! Какой предлог может он найти для отказа?

— Эшли, — вновь начала было она и умолкла. Она не собиралась выставлять в качестве довода свою беременность, ей не хотелось даже думать о том, что Эшли видит ее раздутой и безобразной, но поскольку все другие уговоры, казалось, ни к чему не привели, она решила пустить в ход эту последнюю карту и сослаться на свою беспомощность. — Вы должны переехать в Атланту. Я нуждаюсь в вашей помощи, потому что мне скоро будет не под силу заниматься лесопилками. Не один месяц пройдет, прежде чем я снова смогу, потому что… понимаете ли… ну, словом, потому…

— Прошу вас — резко перебил он ее. — Бога ради, Скарлетт!..

Он вскочил, подошел к окну и стал к ней спиной, глядя на то, как утки горделиво дефилируют через задний двор.

— Это потому… именно потому вы и не хотите смотреть на меня? — с несчастным видом спросила она его. — Я знаю, я выгляжу…

Он стремительно повернулся к ней, и его серые глаза встретились с ее глазами — в них была такая мольба, что она невольно прижала руки к горлу.

— Да при чем тут то, как вы выглядите! — в ярости выкрикнул он. — Вы же знаете, что для меня вы всегда красавица.

Волна счастья залила ее, и глаза наполнились слезами.

— Как это мило — сказать такое! А мне было так стыдно показываться вам…

— Вам было стыдно? Чего же тут стыдиться? Это я должен стыдиться и стыжусь. Если бы не моя глупость, вы бы никогда не очутились в такой ситуации, вы бы никогда не вышли замуж за Фрэнка. Я не должен был отпускать вас их Тары прошлой зимой. Ох, какой же я был дурак! Мне следовало бы знать… следовало знать, что вы доведены до отчаяния и потому способны… я должен был бы… должен… — Лицо его приняло измученное, растерянное выражение.

Сердце у Скарлетт колотилось как бешеное. Значит, он жалеет, что не убежал с ней!

— Если уж на то пошло, вышел бы на дорогу и ограбил бы кого-нибудь или убил, но добыл бы вам денег для уплаты налогов: ведь вы же приютили нас, нищих. Ох, ни на что я не способен, ни на что!

Сердце у нее сжалось от разочарования, и ощущение счастья исчезло: она-то ведь надеялась услышать совсем другое.

— Я бы все равно уехала, — устало сказала она. — Ничего подобного я бы не допустила. Да и потом — теперь все уже позади.

— Да, теперь все уже позади, — медленно, с горечью произнес он. — Вы бы не допустили, чтобы я совершил бесчестный поступок, а сами продались человеку, которого не любили, и теперь носите под сердцем его ребенка, и все ради того, чтобы я и моя семья не умерли с голоду. Вы такая добрая — так оберегаете меня в моей беспомощности.

Раздражение, звучавшее в его голосе, говорило о незаживающей ране, которая болела, и от его слов слезы стыда выступили у нее на глазах. Эшли тотчас это заметил, и лицо его смягчилось.

— Неужели вы решили, что я порицаю вас? Великий боже, Скарлетт! Нет, конечно! Вы самая мужественная женщина, какую я знаю. Я порицаю только себя.

Он снова отвернулся, глядя в окно, и плечи у него уже были поникшие. Скарлетт долго молча ждала, надеясь, что у Эшли изменится настроение и он вновь заговорит о ее красоте, надеясь, что он произнесет какие-то слова, которые она будет потом бережно хранить в памяти. Они так давно не виделись, и все время она жила воспоминаниями, пока воспоминания эти не стали стираться. Она знала, что он по-прежнему любит ее. Это бросалось в глаза — об этом говорило все в нем, каждое горькое самобичующее слово, его возмущение тем, что она носит под сердцем дитя Фрэнка. Ей так хотелось услышать это от него, так хотелось сказать это самой, чтобы вызвать его на откровенность, но она не осмеливалась. Она помнила об обещании, которое дала прошлой зимой во фруктовом саду, помнила, как сказала, что никогда больше не будет вешаться ему на шею. Она с грустью сознавала, что должна держать свое обещание, если хочет, чтобы Эшли оставался с ней. Достаточно ей произнести хоть слово любви, достаточно сказать о своей тоске, достаточно посмотреть на него молящим взглядом — и все будет кончено раз и навсегда. Тогда уж Эшли наверняка уедет в Нью-Йорк. А он не должен уезжать, не должен.

— Ах, Эшли, не надо ни в чем себя винить! Ну, какая тут ваша вина? И вы, конечно, переедете в Атланту и поможете мне, правда?

— Нет.

— Но, Эшли, — голос ее срывался от волнения и разочарования, — но я ведь рассчитывала на вас. Вы же мне так нужны, Фрэнк не в состоянии мне помочь. Он по горло занят своей лавкой. Если вы не переедете, я просто не знаю, где мне взять человека! Все более или менее сообразительные люди в Атланте заняты своим делом, остались лишь те, кто ничего не смыслит, и…

— Ни к чему все это, Скарлетт.

— Вы хотите сказать, что скорее поедете в Нью-Йорк и будете жить среди янки — только не в Атланте?

— Кто вам это сказал? — Он повернулся к ней лицом, досадливо морща лоб.

— Уилл.

— Да, я решил поехать на Север. Один приятель, с которым мы путешествовали до войны, предложил мне место в банке своего отца. Так оно лучше, Скарлетт. Вам от меня никакого проку не будет. Я же ничего не понимаю в лесном деле.

— Еще меньше вы понимаете в банковском, а там труднее! И конечно же, я прощу вам вашу неопытность скорее, чем янки!

Лицо его исказила гримаса, и Скарлетт поняла, что сказала что-то не то. Он снова отвернулся и стал смотреть в окно.

— Я не хочу, чтобы меня прощали. Я хочу стоять на собственных ногах, и пусть ко мне относятся так, как я заслуживаю. Ну, что я сумел совершить в жизни? Пора мне чего-то достичь или уж пойти ко дну по собственной вине. Слишком долго я живу на вашем иждивении.

— Но я же предлагаю вам половину доходов с лесопилки, Эшли! И вы будете стоять на собственных ногах, потому что… понимаете, это же будет и ваше предприятие.

— Все равно это ничего не меняет. Я ведь не могу купить у вас половину лесопилки. Я приму это в качестве подарка. Но я уже слишком много получил от вас подарков, Скарлетт, — и пищу, и кров, и даже одежду для себя, и для Мелли, и для малыша. И никак с вами не расплатился за это.

— Конечно же, расплатились! Да Уилл в жизни не мог бы…

— Безусловно, я теперь могу вполне прилично колоть дрова.

— Ох, Эшли! — в отчаянии воскликнула она; глаза ее наполнились слезами от этих иронических ноток в его голосе. — Что с вами произошло после моего отъезда? В вас появилось столько жесткости, столько горечи! Вы не были таким.