— Я хочу поговорить с тобой, — сказала Скарлетт и прошла в их спальню. Лучше покончить с этим сразу, пока она полна решимости не иметь больше детей и любовь Эшли придает ей силы для разговора.

— Ретт, — без всяких предисловий начала она, как только он закрыл за собой дверь спальни, — я не хочу иметь больше детей, это решено.

Если его и поразило ее неожиданное заявление, то он и виду не подал. Он не спеша подошел к креслу и, опустившись в него, откинулся на спинку.

— Я ведь уже говорил тебе, моя кошечка, еще прежде чем родилась Бонни, что мне безразлично, будет у нас один ребенок или двадцать.

Ловко он уходит от главного, как будто появление детей не имеет никакого отношения к тому, что этому предшествует.

— По-моему, троих вполне достаточно. Я вовсе не намерена каждый год носить по ребенку.

— Три мне кажется вполне подходящим числом.

— Ты прекрасно понимаешь… — начала было она и покраснела от смущения. — Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю. А ты сознаешь, что я могу подать на развод, если ты откажешься выполнять свои супружеские обязанности?

— У тебя хватит низости придумать такое! — воскликнула она, раздосадованная тем, что все идет не так, как она наметила. — Да если бы в тебе было хоть немного благородства, ты бы… ты бы вел себя, как… Ну, словом, посмотри на Эшли Уилкса. Мелани ведь не может иметь детей, и он…

— Образцовый джентльменчик, этот Эшли, — докончил за нее Ретт, и в глазах его появился странный блеск. — Прошу, продолжай свою речь.

Скарлетт поперхнулась, ибо речь ее была окончена и ей нечего было больше сказать. Теперь она поняла, сколь глупо было надеяться, что она сумеет по-доброму договориться о столь сложном деле, особенно с таким эгоистичным мерзавцем, как Ретт.

— Ты сегодня ездила на свой лесной склад, да?

— А какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Ты ведь любишь собак, Скарлетт? Что ты предпочитаешь — чтобы собака лежала на сене или находилась при тебе?

Намек не дошел до ее сознания, захлестнутого яростью и разочарованием.

Ретт легко вскочил на ноги, подошел к ней и, взяв за подбородок, рывком поднял ее голову.

— Какое же ты дитя! У тебя было трое мужей, но ты до сих пор не знаешь мужской природы. Ты, видимо, считаешь мужчину кем-то вроде старухи, перешагнувшей возрастной рубеж.

Он игриво ущипнул ее за подбородок и убрал руку. Подняв черную бровь, он долго холодно смотрел на жену.

— Пойми вот что, Скарлетт. Если бы ты и твоя постель все еще представляли для меня интерес, никакие замки и никакие уговоры не удержали бы меня. И мне не было бы стыдно, так как мы с тобой заключили сделку — сделку, которой я верен и которую ты сейчас нарушаешь. Что ж, спи одна в своей девственной постельке, прелесть моя.

— Ты что же, хочешь сказать… — возмутилась Скарлетт, — что тебе безразлично…

— Я ведь надоел тебе, да? Ну, так мужчинам женщины надоедают куда быстрее. Будь святошей, Скарлетт. Огорчаться по этому поводу я не стану. Мне все равно. — Он с усмешкой пожал плечами. — По счастью, в мире полно постелей, а в постелях хватает женщин.

— Ты хочешь сказать, что готов дойти до…

— Дорогая моя невинность! Конечно. Удивительно уже то, что я воздерживался от этого так долго. Я никогда не считал супружескую верность добродетелью.

— Я на ночь буду запирать свою дверь!

— К чему утруждать себя? Если я захочу тебя, никакой замок меня не удержит.

Он повернулся с таким видом, точно считал разговор оконченным, и вышел из комнаты. Скарлетт слышала, как он вошел в детскую, где дети бурно приветствовали его. Она села. Вот она и добилась своего. Этого хотела она, и этого хотел Эшли. Но она не чувствовала себя счастливой. Гордость ее была задета: ее оскорбляла самая мысль, что Ретт отнесся так легко к ее словам, что он вовсе не жаждет обладать ею, что он ее равняет с другими женщинами в других постелях.

Ей очень хотелось придумать какой-то способ деликатно намекнуть Эшли, что она и Ретт физически больше не муж и жена. Но Скарлетт понимала, что это невозможно. Она заварила какую-то чудовищную кашу и уже отчасти жалела о своих словах. Ей будет недоставать долгих забавных разговоров с Реттом в постели, когда кончик его сигары светился в темноте. Ей будет недоставать его объятий, когда она пробуждалась в ужасе от кошмарных снов, а ей ведь не раз снилось, что она бежит сквозь холодный густой туман.

Внезапно почувствовав себя глубоко несчастной, она уткнулась головой в подлокотник кресла и расплакалась.

Как-то раз дождливым днем, когда Бонни только что исполнился годик, Уэйд уныло бродил по гостиной, время от времени подходя к окошку и прижимаясь носом к стеклу, исполосованному дождем. Мальчик был худенький, хрупкий, маленький для своих восьми лет, застенчивый и тихий — рта не раскроет, пока его не спросят. Ему было скучно, и он явно не знал, чем заняться, ибо Элла возилась в углу с куклами, Скарлетт сидела у секретера и, что-то бормоча себе под нос, подсчитывала длинную колонку цифр, а Ретт, лежа на полу возле Бонни, развлекал ее, раскачивая часы на цепочке, но так, чтобы она не могла до них дотянуться.

Уэйд взял было несколько книг, потом с грохотом уронил их и глубоко вздохнул.

— О господи, Уэйд! — раздраженно воскликнула, поворачиваясь к нему, Скарлетт. — Пошел бы куда-нибудь, поиграл.

— Не могу. На дворе дождик.

— В самом деле? Я не заметила. Ну, займись чем-нибудь. Ты действуешь мне на нервы, когда вертишься без толку. Пойди скажи Порку, чтобы он запряг карету и отвез тебя к Бо поиграть.

— Он же не дома, — вздохнул Уэйд. — Он на дне рождения у Рауля Пикара.

Рауль, сынишка Мейбелл и Рене Пикара, был, по мнению Скарлетт, преотвратительным существом, больше похожим на обезьяну, чем на ребенка.

— Ну, можешь поехать к кому хочешь. Пойди скажи Порку.

— Никого нет дома, — возразил Уэйд. — Все на дне рождения.

Хотя к слову «все» и не было прибавлено: «кроме меня», однако эти слова повисли в воздухе, но Скарлетт, вся ушедшая в свои подсчеты, не обратила на это внимания.

Ретт же приподнялся и спросил:

— А ты почему не на дне рождения, сынок?

Уэйд подошел к нему совсем близко и остановился, шаркая ногой по ковру. Вид у него был глубоко несчастный.

— Меня не пригласили, сэр.

Ретт отдал Бонни часы на растерзание и легко вскочил на ноги.

— Да бросьте вы эти проклятые цифры, Скарлетт. Почему Уэйда не пригласили на день рождения?

— Ах, ради всего святого, Ретт! Оставьте меня сейчас в покое. У Эшли тут такая неразбериха в цифрах… А-а, вы про день рождения? Что ж, тут нет ничего необычного в том, что Уэйда не пригласили, да к тому же я все равно не пустила бы его. Не забудьте, что Рауль — внук миссис Мерриуэзер, а миссис Мерриуэзер скорее впустит вольного негра в свою драгоценную гостиную, чем кого-либо из нас.

Ретт, задумчиво наблюдавший за лицом Уэйда, увидел, как тот сморщился.

— Пойди-ка сюда, сынок, — сказал он, привлекая к себе мальчика. — А тебе хочется быть на этом дне рождения?

— Нет, сэр, — храбро ответил Уэйд, но глаза опустил.

— М-м… Скажи-ка мне, Уэйд, а ты бываешь на дне рождения у Джо Уайтинга или Фрэнка Боннелла… или у кого-нибудь из твоих приятелей?

— Нет, сэр. Меня очень редко приглашают.

— Ты лжешь, Уэйд! — воскликнула, оборачиваясь, Скарлетт. — Ты же на прошлой неделе был на трех детских праздниках — у Бартов, у Гелертов и у Хандонов.

— Более отборную коллекцию мулов в лошадиной сбруе трудно себе представить, — заметил Ретт, с легкой издевкой растягивая слова. — И ты хорошо провел время на этих праздниках? Ну, говори же.

— Нет, сэр.

— А почему нет?

— Я… я не знаю, сэр. Мамушка… она говорит, что все это белая рвань.

— Я с Мамушки шкуру спущу — сию же минуту! — воскликнула вскакивая Скарлетт. — А ты, Уэйд, если будешь так говорить о друзьях своей мамы…

— Мальчик верно говорит, как и Мамушка, — сказал Ретт. — Но где же вам знать правду, если вы отворачиваетесь от нее… А ты, сынок, не волнуйся. Можешь больше не ходить на праздники, если тебе не хочется. Вот, — добавил он, вытаскивая из кармана банкноту, — скажи Порку, чтоб запряг карету и повозил тебя по городу. Купи себе чего-нибудь сладкого — да побольше, чтоб разболелся живот.