Вдохновленный приятными перспективами, Роберт заторопился домой. Не успел он войти в холл, как по лицу дворецкого понял, что за время его отсутствия что-то произошло.

– Что такое? – спросил он.

– Некая особа женского пола желает вас видеть, сэр.

– Кто она?

– Она сказала, что прискакала из Мэгфилда и у нее очень срочное дело.

– Тогда я приму ее. Проводите ее в библиотеку.

Наверняка это Дебора! Никто другой не осмелится беспокоить его в такой час. Боясь поверить такому счастливому повороту судьбы, Роберт с горделивым и властным видом встал у камина, гадая, какая же сторона этой необычной натуры сегодня предстанет перед ним. Дебора вошла в комнату с видом скромницы, опустив глаза в пол, и по ее лицу невозможно было прочитать, какую роль она намерена сыграть на сей раз.

Довольно неуверенно Роберт начал:

– Чем я могу помочь вам, госпожа Мейнард?

Она подняла глаза, и Роберт с удивлением обнаружил, что они полны слез.

– Я пришла, чтобы отдаться на вашу милость, господин. Я убежала от Ричарда, и отец навсегда запретил мне показываться в Мэгфилде. Может быть, вы могли бы дать мне работу в Глинде, чтобы у меня, по крайней мере, была крыша над головой.

Роберт ответил весьма сухо:

– Сударыня, вы не очень-то хорошо обошлись со мной. Впервые встретившись, мы стали любовниками, и я считал, что это произошло потому, что мы нравимся друг другу. Но когда я вновь увидел вас, вы уже стали женой другого, чтобы дать имя нашему сыну, по вашим словам, со мной же вы обращались весьма презрительно. Наконец, когда мы виделись в последний раз, вы бросали на меня весьма странные взгляды, в которых можно было прочесть все, что угодно, но только не любовь. Почему же теперь я должен вам помогать?

– Потому что я мать вашего сына.

– Это правда, и я готов позаботиться о нем, но вы даже не взяли его с собой.

Отвернувшись, Дебора посмотрела в окно, на темный парк.

– Есть и другая причина.

– Какая же?

– Такая, что часть меня еще любит вас.

Роберт заколебался, не будучи до конца уверенным, стоит ли продолжать связь с такой экстравагантной и переменчивой особой, как Дебора, как вдруг увидел, что ее лицо, еще минуту назад печальное и умоляющее, отвердело и приблизилось к нему, губы приоткрылись, глаза расширились и потемнели.

– Ты хочешь меня. Разве нет, сумасшедшее создание? – сказал он.

Вместо ответа она без тени смущения или стыда провела руками по его телу. Роберт почувствовал себя оскорбленным тем, что здесь, в Глинде, в своей собственной библиотеке, подвергся подобной атаке.

– Дебора, – начал он, но она не дала ему договорить, поцеловав его так, как только одна она умела это делать.

В атмосфере растущего взаимного возбуждения девушка прошептала:

– Позволь мне остаться по крайней мере на ночь, Роберт.

Он знал, что она, скорее всего, сумасшедшая, безусловно, опасна, а он просто дурак. Но, заключая ее в объятия, Роберт услышал свой собственный голос:

– Ты можешь оставаться здесь так долго, как только захочешь. Тебе понадобится совсем немного времени, чтобы окончательно свести меня с ума.

Больше они уже не говорили, и Роберт снова попал в головокружительный парадиз, где ему хотелось остаться навсегда.

С важностью простучав каблуками по мощенному булыжниками двору, мамаша Мауд, зловеще улыбаясь, подошла к дворцовой кухне. Главный повар специально послал за ней, желая послушать последние сплетни. И впрямь, какой это был замечательный, незабываемый год! Хватило бы одного открытия, что настоящий отец ребенка Деборы Бенджамин Мист, но потом выплыло наружу, что их амурные дела продолжаются, и Дженна, вернувшись домой, застала парочку на месте преступления. В результате произошла потрясающая, небывалая сцена, когда Дебора нагишом бежала через всю деревню, мужчины свистели, женщины кричали. «Шлюха!», а мальчишки швыряли ей вслед камни.

Разумеется, для Деборы это означало конец. Больше она никогда не осмелится сунуть нос в Мэгфилд. В тот же вечер Дебора исчезла, и с тех пор о ней не было ни слуху, ни духу. Кое-кто предположил даже, что она покончила с собой, но большинство склонялось к мнению, что она отправилась в Лондон и стала проституткой. Все это было загадочно и восхитительно.

Но история на этом не закончилась. Под влиянием всего случившегося Ричард Мейнард пил без просыпа и совсем забросил хозяйство, о покинутом родителями ребенке заботилась служанка, рассказывавшая, что хозяин никогда даже не смотрит на мальчика. Дженна же вернулась в дом Даниэля и, отказавшись от работы во дворце, вместо этого ходила помогать в Бэйнден. Но интереснее всего было поведение Бенджамина.

Мауд считала, что он все еще находится под воздействием колдовских чар Дженны, поскольку он выглядел измученным, осунувшимся и неухоженным, а его мечтательные красивые глаза воспалились и покраснели от недосыпания. Это вызывало законный вопрос: почему же, находясь фактически в рабстве у Дженны, он продолжал крутить любовь с Деборой? Мауд считала, что знает ответ, все дело в том, что Дебора использовала еще более сильное колдовство, для чего, по всей вероятности, прибегла к помощи потомков Мэйбл Бриггс, ведьмы, жившей и практиковавшей в Мэгфилде задолго до Алисы Кэсслоу.

В этот день, едва матушка Мауд уселась перед благодарной аудиторией, кто-то сразу спросил:

– Есть что-нибудь новенькое про Дженну?

У Мауд был готов ответ:

– Да, вчера вечером я заходила к Даниэлю. Она неплохо держится, часто ходит играть с этим бедным сироткой, ребенком Деборы, сыном неизвестного отца. Но, вне зависимости от того, Бенджамин его отец или нет, Даниэль поклялся, что убьет плотника, если тот не оставит в покое его дочь.

По комнате пронесся одобрительный гул: публика переваривала полученную информацию.

– Значит, он все еще докучает ей?

– Внутрь его не пускают. Он бродит вокруг дома Даниэля, умоляя Дженну поговорить с ним, всякую минуту, свободную от работы и сна. Но она отказывается иметь с ним дело. А прошлой ночью Даниэль, которому это надоело, вместе с парочкой приятелей швырнули плотника в реку и пообещали, что если он еще раз попадется на глаза Даниэлю, то так легко не отделается.

– Стало быть, она уже никогда к нему не вернется?

Мауд раскрыла рот, собираясь ответить, но ее опередил главный повар:

– У Дженны доброе сердце. Я думаю, он еще имеет шанс ее уговорить.

– Пусть теперь он ее приворожит! – предложил какой-то остряк.

Раздался всеобщий смех, к которому вынужденно присоединилась Мауд.

– Вот что, поговорили и хватит, – распорядился главный повар. – Пора вам снова браться за дело. Ну-с, Мауд, могу ли я предложить вам кувшинчик эля?

– С удовольствием, – ответила она, располагаясь поудобнее и надеясь, что сейчас сумеет выведать что-нибудь новенькое о последних подвигах юного господина Тома. – Так приятно всегда посидеть и поболтать здесь, во дворце.

В этом году во время жатвы вся деревня вышла на поля, чтобы обеспечить себя золотым зерном на будущую зиму. До самых сумерек в полях поблескивали серпы, а когда становилось темно, жнецы, слишком уставшие, чтобы торопиться, тихо переговариваясь, медленно брели домой.

И в Бэйндене все, кто мог, вышли в поле, даже ребенка брали с собой и усаживали где-нибудь в сторонке. Из маленького домика приходили на подмогу Даниэль с обеими дочерьми, Агнес, как всегда, приносила с собой лютню и завернутый в носовой платок завтрак. В полдень, когда солнце достигало высшей точки, обычно устраивали перерыв и закусывали хлебом и сыром, запивая их элем и водой.

Но в этот день Дженна почти ничего не ела, и встревоженная Агнес увидела, что сестра прижала руку к животу.

– У тебя что-нибудь болит? – спросила Агнес, но Дженна, избегая ее взгляда, покачала головой.

Удивленная Агнес взяла лютню и начала играть, не подозревая о том, что в этот момент ее сестра испытывает одно из самых потрясающих ощущений, которое дано пережить женщине. Джснне казалось, будто в глубине ее тела ожила и вспорхнула крыльями бабочка – то впервые зашевелился ребенок, существование которого покамест оставалось секретом для всех, кроме матери.