На долину опускалась ночь, и с ней – тишина. К западу от маленького коттеджа Даниэля, за прудом с пляшущими по его глади серебряными огоньками, клонилось к закату солнце. Полыхающие багрянцем облака казались турнирными знаменами и вымпела ми. Появилась робкая молочно-белая круглая луна, задул упорный ночной ветерок, унося прочь остатки дневного тепла.

Держа на руках ребенка, Агнес спросила.

– Как ты думаешь, Бенджамин сегодня вернется? Может быть, он решил провести ночь возле Дженны?

– Пойду, поищу его, – ответил Даниэль. – Он должен ехать со стороны Шардена. Держи наготове горячую похлебку, Агнес. Боюсь, сегодня будет долгая ночь.

Надев шляпу и прихватив фонарь, он вышел. Оставшись одна, Агнес подбросила в огонь дров и занялась стряпней. Она успела покончить с делами, но мужчин все не было. Тогда, накинув шаль, Агнес вышла на крыльцо и начала тревожно вглядываться в темноту.

Ветер стих, небо заволокло туманом, сквозь который едва просвечивала серебряная богиня, звезд же вообще не было видно. Ночную тишину вдруг нару шил крик лисицы. Огонь в очаге догорел, и Агнес, заново раздувая его, думала о другом огне – о пожаре, который только сегодня завершился в Хоршеме ужасным событием, повергшим их в скорбь и траур.

Снаружи послышались мужские голоса. Агнес бросилась к двери и распахнула ее, думая, что это ее отец встретил Бенджамина и, чтобы хоть как-то отвлечь и успокоить его, пригласил из Бэйндена кого-то из соседей. Но приветствия замерли у нес на устах. Даниэль и трое других мужчин несли на плечах ее зятя. Его голова беспомощно свисала и болталась из стороны в сторону, а потускневшие синие глаза, не мигая, смотрели прямо на Агнес. Он был мертв.

Слишком испуганная, чтобы говорить, Агнес из дала отчаянный крик. Ее отец объяснил.

– Роб Коллинз обнаружил его в Хокесден-Парке. Он повесился – выбрал для себя ту же смерть, что и Дженна.

– Давайте положим его на стол, – предложил Роб, – и пусть кто-нибудь сходит за констеблем.

Но Агнес уже не слушала их и даже не думала о несчастном дорогом Бенджамине – из колыбели, стоявшей неподалеку от очага, подал голос ребенок. Наклонившись, Агнес взяла его на руки, он открыл глаза и улыбнулся ей молочно-сладкой детской улыбкой.

Потом он опять уснул, но Агнес, заняв свое место у очага, бодрствовала и долго-долго смотрела в огонь.

В рощице у дороги под покровом ночной тьмы притаились лошадь и всадник. Они, казалось, слились с окружавшими их деревьями, и даже сбруя звенела чуть слышно, когда лошадь осторожно переступала ногами. Ночь укрыла человека и животное своим таинственным безмолвием.

Затем что-то произошло. Лошадь пошевелила ушами, всадник насторожился и наклонился к ее шее, прислушиваясь к далекому звуку. Шум приближался, и человек напрягся: на вершине холма показалась карета и начала тяжело спускаться по крутому склону, ведущему от моста Пенни-Бридж. Настал момент, которого ожидал всадник.

Две тени скользнули между деревьями к обочине дороги – изъезженной, изрытой колеями – и снова растворились во мраке. Всадник не мог видеть кареты, но слышал, как кучер кричит на лошадей, удерживая их на самом крутом участке тракта, ведущего от Лондона к Мэйфилду.

Он был готов. Натянув шейный платок на нижнюю часть лица, разбойник вынырнул из тени, вытащил пистолет и, крикнув: «Стой!», очутился у двери кареты прежде, чем кто-либо из сидевших внутри успел схватиться за оружие. Карета, съехав на обочину, зашаталась и остановилась. Еще раз приказав: «Стоять!», грабитель заглянул в окно.

Вначале он не увидел ничего, кроме пышного парика и руки, нервно сжимавшей серебряную табакерку, затем легкий шорох привлек его внимание к девушке, сидевшей рядом с господином в парике, – наклонившись вперед, она с любопытством поглядела на разбойника ясными нефритовыми глазами и вновь откинулась на спинку сиденья. Кроме них, в карете сидели двое слуг: молоденькая испуганная горничная и громадный неуклюжий парень, который глядел на грабителя так, будто готов был убить его на месте. Краем глаза разбойник заметил какое-то движение на козлах и метким выстрелом тут же выбил пистолет из рук кучера, ранив его в плечо. Тот завопил от боли, слуга выругался, высунувшись из окна карсты и наблюдая за происходящим.

– Выходите, – грубо распорядился разбойник. – Все, и ты тоже, – бросил он кучеру. – От такой раны еще никто не умер.

Пассажиры стали выбираться из кареты – вначале мужчина в парике, затем девушка, потом горничная и, наконец, слуга.

– Кто вы? – спросил мужчина. – В последние полгода на Пенни-Бридж не было грабителей.

– Не задавайте ненужных вопросов, – прозвучало в ответ. – Мужчинам лечь на землю, лицом вниз. А ты, – приказал он дрожащей горничной, – свяжи их вот этим, да как следует.

Сдернув с седла веревку, разбойник обратился к обладательнице выразительных нефритовых глаз:

– Где шкатулка с деньгами?

– У нас ничего нет, – быстро ответила она.

– В самом деле? Довольно необычно для джентльмена возвращаться из Лондона без денег. Так где же она?

– Скажите ему, Генриетта, – раздался приглушенный голос обладателя парика.

Бросив мрачный взгляд на грабителя, девушка махнула рукой.

– Там, на сиденье.

Разбойник улыбнулся.

– Так достань же ее, моя девочка.

– Неотесанный наглец, – прохрипел мужчина в парике. – Ты разговариваешь с мисс Генриеттой Тревор из Глинда. Будь повежливсе, черт побери!

Теперь в свою очередь улыбнулась девушка.

– Сквайр Бейкер, право же, не время учить его хорошим манерам. Пусть негодяй берет, что хочет, и оставит нас в покое.

С этими словами она шагнула к карете и появилась снова, держа в руках темную, надежно запертую шкатулку.

– Благодарю вас, мисс Тревор, – проговорил грабитель. – Очень любезно с вашей стороны, черт возьми.

Он пытался копировать сквайра, но в его речи звучал акцент, не свойственный жителям Суссекса и выдававший в нем уроженца какой-то другой части Англии.

– Поставьте это на землю, – распорядился разбойник.

Девушка послушалась. Сделав ей знак отойти, он прострелил замок, отстегнул седельную сумку и швырнул ее горничной.

– Как тебя зовут? – Его голос звучал скорее приветливо, нежели грубо.

– Сара, сэр.

– Тогда наполни сумку, Сара, пока я займусь драгоценностями джентльмена. Потом настанет очередь мисс Тревор.

Он нагнулся и, невзирая на яростные протесты сквайра Бейкера, чей парик съехал на один бок и теперь напоминал ухо спаниеля, быстро и ловко завладел украшениями, табакеркой и соверенами. Затем вновь повернулся к Генриетте.

– Что есть у вас, мисс Тревор?

Он наклонился к ней, его глаза улыбались, в этот момент платок соскользнул с его подбородка и они оказались лицом к лицу. Несмотря на темноту, за короткий миг, прежде чем он снова надел маску, Генриетта успела разглядеть лицо, словно высеченное из гранита: широкий нос, тяжелый рот, решительный подбородок. Глаза были ярко-синие, а под черной шляпой мелькнула прядь ярко-рыжих, как лисий хвост, волос.

– Забудьте, что вы меня видели, – яростно прошипел он. – Понятно?

Впервые Генриетта Тревор ощутила укол страха.

– Да, – прошептала она. – Я забуду.

По-видимому, немного успокоившись, разбойник глянул на Сару, но Генриетте показалось, что поведение его изменилось; теперь, когда его лицо, пусть на мгновение, открылось постороннему взгляду, грабителю, судя по всему, не терпелось убраться восвояси.

– Поторопись, – отрывисто приказал он. – Сколько там еще?

– Только один мешочек, сэр.

Разбойник перевел взгляд на Генриетту.

– Теперь остались ваши украшения.

Девушка начала снимать ожерелье и серьги, под аренные ей на восемнадцатилетие три недели назад ее красавицей-матерью, Люси Тревор. Это были ее фамильные драгоценности.