Он приблизился к окну. Мебель и ковры внутри — морских цветов, синего и сине-зеленого, обои — бледно-голубого. Гости медленно передвигаются с места на место. Словно во сне. Или будто под водой. Их лица, синие и зеленые, вдыхают и выдыхают тяжелый, спертый воздух старинного отеля. Интересно, видят ли они его сквозь стекло, подумал Майкл, вглядываясь в их подводный мир, видя свое собственное лицо в лицах всех этих рыб.

Он робко подошел к главному входу и открыл дверь, сделал глубокий вдох. Наружу вырвался сырой воздух, обдавая брызгами крыльцо, — лицо и волосы Майкла стали влажными. Войдя, он плотно закрыл дверь, запечатывая себя внутри.

Усилием воли Майкл заставил себя вспомнить, кто он и для чего его наняли.

Большая часть мебели в вестибюле и других зонах общего пользования относится ко времени строительства отеля, с удовольствием констатировал Майкл, находилась ли она в «Морской арфе» изначально, нужно разбираться. И здесь ее так много. Внезапно он наклонился как можно ниже — на уровень глаз ребенка — и уставился на море ножек викторианской мебели: палисандровые и черного ореха, с характерной витой резьбой и простыми нижними опорами, по-галльски перегруженными деталями, декоративными накладками и обивками, которые были покрыты листьями, украшены цветочным узором и фруктами. Среди викторианских ножек местами попадались современные прямоногие анахронизмы, или, что еще более странно, изогнутые ножки из клена и вишни, обвитые по спирали тростником, или покрытые резьбой в виде листьев аканта ножки в стиле американский ампир, или уходящие еще дальше в прошлое образчики мебели шератон красного и атласного дерева. Возможно, первоначальный строитель отеля — кажется, его звали Болгран — привез кое-что из своей старинной фамильной мебели, когда въехал сюда.

Казалось, за ним никто не наблюдает, и Майкл опустился на колени и наклонился к полу, чтобы рассмотреть его получше. И тут нахлынуло воспоминание: ему — четыре года, все эти ножки и мебель для него — лес и пещеры, он носится по холлу на четвереньках так быстро, что мистер Доббинс, смотритель, не может его поймать. Каждый раз, когда Доббинс приближался, Майкл прятался под наиболее основательным предметом мебели и сидел там, стараясь не хихикать, пока смотритель звал и упрашивал его, постепенно повышая голос. Ноги Доббинса — тесно обтянутые габардином брюк, старые, одеревенелые, кривоватые — походили на все те другие ноги из леса, когда он стоял неподвижно, а когда старик начинал двигаться — словно весь лес ног приходил в движение. А когда к поискам присоединились другие взрослые ноги, на лес будто налетел ураган: ноги скользили по полу, грохотали, старческие голоса тревожно скрежетали. В тот самый момент, когда он уже размышлял о том, как останется в этом лесу навсегда, может, прихватит с собой пару друзей и будет здесь жить, Доббинс поднял над ним кресло, сверху пролился дневной свет и загремел гром, и Майкла подняли ввысь.

Он встал, отряхнул брюки и направился к стойке. Все так же озираясь по сторонам. Никто ничего не заметил. Вот и хорошо. Майкл вернул себе облик профессионала.

Вдоль дальней стены вестибюля выстроились многочисленные секретеры и письменные столы, включая два смонтированных вместе великолепных французских секретера secrŭtaire a abattantс откидной передней крышкой, которые, должно быть, привезли из Нового Орлеана за немалые деньги. Ему не терпелось открыть их и осмотреть изнутри.

Он продолжил свой путь к стойке регистрации, а его взгляд был готов к любой странности, неожиданности.

Виктор Монтгомери неподвижно сидел по другую сторону своего письменного стола. Как ни странно, он почему-то смотрелся здесь неуместно, но при этом было трудно представить себе этого человека где-то еще. Возможно, дело в одежде: вся она — на размер больше, чем нужно, включая воротничок рубашки. Но узел галстука — прочный и тугой, а костюм не выглядит особенно мешковатым, хоть и прячет под собой слишком маленькое для него тельце. Будто Монтгомери сократился в размерах, надев костюм. Создавалось впечатление, что письменный стол тоже слишком велик для него. Как и черный телефон, книга для записей, настольная лампа с абажуром зеленого стекла. Майклу они показались огромными. А Виктор Монтгомери походил на младенца, который с трудом удерживает маленькую морщинистую головку над огромным воротником, его детское личико раскраснелось от напряжения, маленькие глазки с трудом фокусировали взгляд.

— Тут нужно многое описать и занести в каталог, — произнес Монтгомери с блуждающим взглядом новорожденного. — Мебель во всех комнатах, зонах общего пользования, подвальных кладовых. Как и все произведения живописи и прикладного искусства, разумеется. Впрочем, вам не надо будет описывать то, что находится в семейных апартаментах или на чердаке, а также у вас не будет доступа в несколько отдаленных комнат. В любом случае они заперты. Если у вас есть вопросы, полагаю, вы их зададите.

— Могу заверить вас в том, что не будет никаких проблем с завершением описи в назначенное время. Возможно, это получится даже скорее. — Майкл придал голосу немного веселости, желая выразить свою готовность.

Монтгомери вздрогнул, как ребенок, испугавшийся резкого шума.

— Я и не ожидал, что они возникнут.

— Нет, ну что вы, ни в коем случае. Я просто подумал, что, если вы исключили семейные апартаменты, чердак или любые другие помещения из моего задания, опасаясь, что это займет много времени, мне следует заверить вас, что это также не составит никакого труда. Я уже сделал немало описей имущества отелей, и с высокой результативностью, уверяю вас. — Вся мебель из упомянутых мной закрытых зон, которую я хотел включить в опись, уже перенесена в комнаты триста двенадцать и триста тринадцать. Вы оцените каждый из этих предметов, дадите рекомендации, что нам оставить для коллекции «Морской арфы» — в силу исторического интереса, редкости или в качестве иллюстрации какой-то темы — не важно, а что можно продать с аукциона. От всех малозначительных предметов сомнительной функциональности следует избавляться как можно быстрее и дешевле. Главное для меня — получить полную опись и оценку всех предметов в отеле. Я просто убежден, что в прошлом нас обворовывали, и твердо намерен положить этому конец.

Майкл кивнул, чиркая в своем блокноте, словно записывал каждое слово. Голова младенца пугающе багровела.

— Можно начать сегодня?

— Если хотите. Вообще-то, я бы предложил вам выполнять основную часть работы по ночам. Тогда обслуживающий персонал не будет на вас отвлекаться, не говоря о том, что это не будет возбуждать его любопытства.

— Что было бы нежелательно?

— Не хочу, чтобы они думали, будто я им не доверяю. Хотя, разумеется, это так. Обедать в День благодарения вы будете здесь.

Майкл не понял, вопрос это или приказ.

— Я рассчитывал на это, если это возможно.

— А ваша семья?

— У меня ее нет. И в этот раз мне некуда пойти отметить праздник.

Похоже, младенец несколько огорчился, словно напустил в подгузник.

— Жаль это слышать. Семья — великий источник силы. Очень важно быть ее частью.

Майкл ожидал, что он расскажет что-нибудь о собственной семье, но этого не последовало.

— Я ощущаю себя членом семьи всего рода человеческого, — солгал Майкл.

Младенец как будто смутился:

— Вы сирота?

— Да, а кстати, дети из нашего приюта в течение нескольких лет приезжали сюда — как на каникулы. Даже я…

— Я почти не бывал здесь в те годы — учился в школе, — заметил Монтгомери.

— Да-да, конечно.

— Но сиротских приютов ведь больше нет, не так ли? Я имею в виду — в Соединенных Штатах? — спросил Монтгомери.

— Нет, не думаю.

— Да, не думаю, что они есть.

— Приемные родители и все такое, полагаю. Сегодня бедняжки-сироты обретают настоящие семьи, — сказал Монтгомери.

Майкл просто кивнул. Неожиданно младенец Монтгомери стал тяжело вставать на ноги, теряясь в собственной одежде, его детская головка тонула в широченном воротнике. Собеседование было окончено.