Женщина пела о своем возлюбленном.

Напев утопал в шуме морского прибоя, а слушатели с растрепанными ветром волосами покачивались в такт мелодии. Они не первый раз внимали этой истории, наверное сознавая, какая глубокая скорбь скрыта в ней, но никогда еще песня не звучала так заунывно и проникновенно.

Женщина на миг умолкла, переводя дыхание, и поплотнее завернулась в шаль, спасаясь от привычных соленых брызг, долетавших до берега, и затянула новые — ранее исполнявшиеся разве что для себя поздней ночью на сон грядущий — куплеты.

Слушатели замерли; поднесенные к губам кружки застыли, дожидаясь конца песни и жадных глотков… Но конец сейчас был непредсказуем. Многие задержали дыхание. Впрочем, когда дуют столь свирепые ветры, легкие способны наполняться и без согласия разума или тела.

Песня вторгалась в такие пределы, в которые ничей слух, будь на то его воля, не осмелился бы проникнуть. Люди надеялись, что рокот накатывающихся волн заглушит…

Позднее, лежа в постели, в разгар шторма, она пела колыбельную за колыбельной — не только чтобы призвать к себе дрему из угольно-черного мрака, но и желая убаюкать своего партнера на эту ночь, которому отдых нужен был как воздух. Ему предстояло выдюжить неделю адской работы на баркасе. Впрочем, они любили друг друга долго и неистово, так что сон наверняка не заставит себя ждать.

Он прошептал:

— Твоя сегодняшняя песня… Она была тяжела, Мэдж, почти невыносима.

— Мне и самой иногда невмочь, но я твердо решила испробовать все варианты.

— Люди не знали, куда прятать лица… А я надеялся, что сегодня ты выберешь меня. Наверное, ты прочла это по моим глазам, и вот я здесь.

— Мне нужен был кто-то сильный; сильнее всех, кто приходил сюда прежде. Не только потому, что я не припомню столь свирепого шторма, но и оттого, что мать как-то сказала мне, что, если я пропою песню от начала до конца, не прерываясь, тот, о ком в ней говорится, узнает, что он может наконец отдохнуть. Но ему захочется увидеть меня в последний раз. И если он явится сегодня, я хочу, чтобы он увидел, как я счастлива — ублаженная таким жеребцом, как ты!

— Мэдж, а если ему будет горько увидеть меня в постели с тобой?

— Призракам не бывает горько, глупыш! Они могут лишь надеяться на счастье тех, кого покидают. Здесь сказки и песни ошибаются.

— Ну, раз ты так говоришь…

Шторм взревел еще громче. Должно быть, громче, чем стонет Земля в конце времен.

Женщина прижалась к любовнику крепче и почувствовала, как на миг, на один священный и безгрешный миг, остановилось его — и ее — дыхание.

На рассвете, когда шторм торопливо удалился, пробудившаяся ото сна деревня вновь услышала пение. На этот раз мелодия была утренней и слова — легкими.

Мать Мэдж опять нашла дочь в окаменевших объятиях побелевших рук, воспевающей нового призрака.

Волны отступили, унеся с собой рокот. Но когда песня завершилась, женщина услышала хлюпанье сапог по грязи и сердитое ворчание бородатых рыбаков, которые тянули к далекому морю свои лодки, прокладывая в сыром песке свежие колеи.

«Пансион Гварди» представлял собой мрачное здание в пятнадцати минутах быстрой ходьбы от Академии. [100]Оно стояло в конце кирпичного туннеля на берегу давным-давно засыпанного канала. Пансион был прижат к наспех построенной задней стене какого-то дворца… Возможно, много десятилетий назад он являлся флигелем более величественного сооружения.

Выглянув из окна своей спальни и повернув голову вправо, Сьюзен Филд могла разглядеть крылья и заднюю часть туловища каменного льва, которые вырисовывались на фоне голубого неба. Спальня была очень маленькой, но, к счастью, располагалась за углом от двери в большую комнату, которую душными летними ночами занимали Джейми и Олив. Сьюзен была осведомлена о некоторых «фактах их жизни» и понимала, что судьба сыграла с ее братом и невесткой злую шутку. Плохо уже то, что из-за семейных неурядиц они венчались в деревенской церкви Оксфордшира. Но еще хуже, что во время свадебного путешествия им пришлось терпеть рядом — о ужас! — четырнадцатилетнюю сестру новобрачного…

Все знают — молодоженам необходимо уединение. Хотя Сьюзен не была уверена, что понимает значение этого слова. Уединение вдвоем в кровати? Вдали от семьи и друзей? Венеция кишела людьми, а молодая пара ни за что бы не отправилась в путь без личной горничной Олив — Кидсон, суровой пятидесятилетней женщины.

Сьюзен решила быть приятной и держаться в тени. Она настолько преуспела, что почти превратилась в призрак: Джейми и Олив подпрыгивали на месте, когда она заговаривала или тянула кого-то из них за рукав. Сьюзен с изумлением смотрела на свое отражение в одном из тысячи зеркал в золотых рамах, отставала от брата и невестки на переполненных улицах, терялась и снова находила дорогу. Она исследовала все комнаты пансиона, подходящие для обособленного времяпровождения. Ее любимой стала комната для написания писем, обставленная мебелью с потускневшей позолотой. Там стоял письменный стол, покрытый сизой кожей, а в окна, выходившие на восток, лился неяркий, какой-то водянистый свет. Никто не писал здесь писем, но чернильницы были полны, имелся сосуд с песком и промокательная бумага. Никто бы не удивился, обнаружив и гусиные перья со свитками пергамента.

Сьюзен покупала открытки, но отправлять их было некому — разве что самой себе. Она отсылала их в лондонский дом, который сейчас был совершенно пуст, и представляла, как письма падают через щель в почтовом ящике на ковер и ее призрак бежит вниз по лестнице, чтобы их поднять.

Одна стена в комнате не имела ни окон, ни обоев; она была сложена из серого камня и закрыта четырьмя большими экранами из ткани. Три экрана были наполнены повторяющимися узорами из арабесок и цветов, а на центральном — самом большом — вытканы две женщины, садящиеся в гондолу. Гуляки в масках праздно наблюдали за ними с моста; поднималась луна; слуги несли следом украшенную лентами мандолину, комнатную собачку и корзину цветов. Картина показалась Сьюзен интересной, и она часами сидела перед ней. Решила, что дамы (одна из них — молодая девушка, другая — постарше) возвращались домой из гостей, возможно — с приема или маскарада. Старшая женщина носила маску, ее волосы были напудрены.

Иногда Сьюзен приходилось просто вытаскивать из комнаты для писем.

— Вот ты где, Пенс! — говорил Джейми, ее старший брат-задира.

— Они ждут, мисс! — строгим, неодобрительным тоном изрекала Кидсон.

— Ах, poverina… [101]— вздыхала Синьора, полная рыжеволосая дама.

Хуже всего была миссис Портер, супруга Кэнона Портера, которая познакомилась со Сьюзен во время завтрака во дворе. У этой доброй женщины возник необычайно сильный интерес к девушке, и она предложила «заботиться» о ней, пока молодожены гуляли вдвоем. Миссис Портер читала лондонские газеты, даже самые желтые, и, когда Сьюзен оказывалась в ее лапах, задавала разные вопросы. Та, краснея, отказывалась отвечать.