А потом, позже, ты, вероятно, услышишь первый щелчок. Но никогда не услышишь второго. Никто из них не слышит…

С Бородатой Женщиной я познакомилась в первый же день, когда поехала с Кассом в автолавке. В тот жаркий день я распласталась на полу поперек матраса. В нескольких дюймах от моего носа валялось скомканное уведомление об исключении из аспирантуры. Рядом — менее официальное письмо, сообщавшее, что, поскольку у меня нет интереса к работе в книжном магазине «Плодовитый ум», в моих услугах там больше не нуждаются и что я должна незамедлительно вернуть «Инкунабулу Дефри», которую «позаимствовала» для работы над диссертацией.

Снизу доносились басовые аккорды пробной записи домашнего оркестра. Я со стоном сунула голову под подушку. И притворялась, что не слышу стука в дверь, пока Касс не вошел сам.

— Просыпайся! — провозгласил он, опустившись на колени возле матраса и поглаживая мне спину палочкой фруктового льда. — Пора отправляться в рейс на грузовике с мороженым.

Я опять застонала и еще глубже зарылась под подушку.

— Вредина!

— Это мороженое, Джули! Всем известно, какое оно вредное.

Касс прижал брикетик к моему загривку. Розовый лед потек, и он принялся слизывать капли с моей кожи, нашептывая:

— Выбирайся из норки, Джули. Ты уже две недели здесь сидишь. Натали из книжного беспокоится.

— Натали из книжного меня выставила. — Я потянулась за сигаретой и одновременно выглянула в окно. — Поезжай, Касс! У меня — работа.

— Ха! — Он нагнулся, развернул уведомление и посмотрел на отвратительные красные буквы крупного заголовка: «Приостановка срока аспирантуры». Ниже шел безрадостный список моих прегрешений. — Ты не пишешь диссертацию и ничего не делаешь. Надо отсюда выбираться, Джули! Ты обещала сопровождать меня в автолавке, но с тех пор, как я начал работать, еще ни разу не ездила. — Он стал продвигаться к двери, отбрасывая ногами пачки неоплаченных счетов, необналиченных чеков, невскрытых писем от родителей и оставшихся без ответа телефонограмм от Касса Тайрона. — Если ты и сегодня не поедешь, Джули, — конец. Больше никакого мороженого!

— Даже «бомбочек»? — жалобно спросила я.

— Ничего!

— А шоколадный пломбир?

— Забудь о нем. И снежных трубочек не будет. Оставлю их для малютки Эвы.

Он сунул руку в рюкзак, бросил мне еще палочку фруктового льда и стал ждать. Я сорвала обертку и задумчиво лизнула, потом приложила к горящему лбу. И встала.

— Ладно, еду…

На раскрошившейся кирпичной стене моего дома кто-то вывел краской из баллончика: «Глов — собака» и «Ты — то, чем ты пахнешь». Еще парочку смачных высказываний в адрес домашнего оркестра здесь оставил сам Касс. В нескольких шагах от двери, на пустой площадке, сверкавшей раздавленными банками из-под пива и разбитыми бутылками, стоял грузовичок. Прежде чем пустить в кабину, Касс заставил меня вместе с ним обойти ржавую таратайку. Похлопал по шелушащемуся боку, задумчиво попинал шины. От его знаков внимания грузовичок угрожающе закачался, и Касс вздохнул:

— Черт! Будем надеяться, в твой первый выезд колесо не спустит.

Машина когда-то принадлежала фирме «Добрая душа». Едва различимые буквы еще маячили над тающим брикетом мороженого, поверх которого вывели надпись «Время веселиться». Один бок был заклеен переводными картинками с пестрыми эклерами полинявших ядовитых цветов. Картинки складывались в жутковатые образы. Я наморщила нос и залезла в кабину вслед за Кассом.

Мотор взвизгнул, и древнее сооружение на колесах загремело, словно коробка с драже. Пустые бутылки из-под шипучки и картонные коробки покатились под ноги, когда я попыталась расчистить себе место, чтобы прислониться к холодильнику. Касс закурил сигарету и бросил спичку в лужицу виноградного сока.

— Готова? — прокричал он, и грузовик рванул с места.

Я ухватилась за крышку холодильника, и руки сразу прилипли к холодному металлу. Касс, оглянувшись, извинился:

— Прости, вчера оставил там шоколадный брикет… Первая остановка — Танди-Корт.

Машина проскочила через университетский городок Сиона, мимо лужаек перед колледжами и студенческого гетто; мимо крошечных церквушек, где группы верующих уныло слонялись по бурым газонам, обмахиваясь воскресными бюллетенями. Чтобы остыть, мы с Кассом сосали фруктовый лед: палочки лежали между нами горкой «куриных костей». Над приборной доской болталась гирлянда бубенчиков. Касс иногда дергал за серый шнурок от ботинок, чтобы они зазвенели, и хмурился на металлический кашель машины. Он вцепился в баранку, как клоун на родео в спину огромного страшного быка. Улюлюкал, звонил в колокольчики и пришпоривал свою колымагу.

Дорога сузилась и превратилась в серебристый от пыли проселок; дома и церкви остались позади. Мы выехали из города. По обеим сторонам дороги поселки медленно переливались в фермы, фермы — в поля; борозды, оставленные плугом, уходили в расселины и древние ущелья хребта Блу-Ридж. Мы свернули на развилке; машина подпрыгнула, переезжая рельсы. Я вдохнула дымный сладковатый запах каменного угля и жимолости и вдруг засмеялась от радости.

Под нами стояла дюжина домов-трейлеров. Среди тополей и красных дубов они походили на игрушечную деревеньку, сбежавшую из песочницы. Старые пикапы и «шевроле» со свалки ржавели бок о бок, словно детали гигантского конструктора. Наш грузовик опасливо пробирался среди валунов и рытвин, пока не выехал на прогалинку, на которой медленно вращался на ветру дряблый надувной мишка, подвешенный на палке от швабры. Касс с улыбкой покачал головой:

— На этом маршруте полно игрушек.

Он кивнул на блестящую скорлупу трейлера, окруженного красными пластмассовыми тюльпанами и блестящими вертушками, воткнутыми в жухлую траву. Из окна черными блестящими глазками смотрели коричневые, розовые и зеленые фигурки. В окнах каждого трейлера виднелись игрушки, под колесами валялись тряпичные куклы и плюшевые гусеницы. Только мотоциклы и велосипеды с большими колесами говорили о том, что где-то поблизости есть и взрослые.

— А где все ребятишки? — удивилась я, разворачивая «неаполитанский сэндвич».

Касс остановил машину в тупике дороги.

— А вот, смотри!

Бубенчики зазвенели, отдались эхом от горных склонов и смолкли. Тишина, только вдалеке поет птица…

Затем послышались новые звуки: грохот открывавшихся и захлопывавшихся дверей-жалюзи, скрип, шорохи, топот.

Дребезжали ящики столов, звенели монетки. И появлялись дети: большие тащили за собой малышей; те волокли кукол; собачонки и котята шныряли под колесами. Касс откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:

— Готова продавать мороженое?

Он открыл холодильник и кивнул в сторону компании у машины.

— Вот это — тройка Ким, — представил он, ворочая невскрытую коробку, трех девочек в шортах из обрезанных брючек и в футболках, жавшихся к борту грузовика и опасливо поглядывающих на меня.