Заключив обоюдовыгодную сделку и наскоро поев, он поспешил откланяться.

— Не сочтите меня неучтивым, но тесто для расстегая надобно замешивать, так что еще раз всем приятного аппетита и всего хорошо! — попрощался он.

— А тебе спасибо за чудесный завтрак, прочем, как и всегда.

Дормар улыбнулся улыбкой человека, прекрасно знающего себе цену, но искренне уважающего нанимателя и благодарного за похвалу.

За ним ушли часть служанок и все его помощники. Остались только Арта, Нейдан, Мира, еще одна девушка, кажется ее звали Фиэнн, и мальчишка посыльный.

— А тебя как зовут? — обратилась к нему Иэнель.

Мальчик, до этого и так вяло ковыряющий омлет, отвел глаза.

— Он не разговаривает, — буднично пояснила Мира, — но всё понимает. Мы зовем его Марти. Хозяин привел его в прошлый свой визит, сначала хотели пристроить в семью, но он убежал и опять пришел сюда. Он очень смышленый и добрый. Вы можете ему поручить любое задание и будьте уверены, он его выполнит. В рамках возраста конечно — добавила она, — И вообще, почти все мы здесь так или иначе обязаны жизнью господину Урмэду, если бы не он…

Мира! — мягко, но настойчиво одернул дайн, — Всё в порядке.

Девушка вздохнула, но не смутилась. Только щеки ярче залил румянец.

— Марти, почему не доел? Тебе и так меньше всех положили, — строго попеняла она.

Тот надулся, но есть все равно не стал.

— Да не заставляй если не хочет, небось еще с утра сыт, — Урмэд усмехнулся, — но от пирога с чаем небось не откажется?

Марти лукаво улыбнулся и подставил тарелку с чашкой.

— Хитрец! — Мира через стол потрепала по голове и так взъерошенного как воробышек мальчишку, тем не менее выбрала самый лучший кусок (там, где было больше ягод) и налила чашку до краев. Подперла кулачком щеку и с материнской нежностью принялась наблюдать как тот уплетает десерт.

Иэнель стало не по себе. Прям какой-то оплот добродетели эти их «Пески». А она тут распиналась….

Весь остаток дня Иэнель ждала объяснений. И как несколькими днями ранее она с настойчивостью избегала Урмэда, так же сегодня искала с ним встречи. Но как назло ни в парке, ни в библиотеке, террасе и кабинете его не обнаружила.

Не вытерпела и отправилась к морю. Может он там?

Стоило отойти от поместья на сотню шагов, как сильный, но теплый ветер задул сильнее, путая волосы, играя с платьем. Пейзаж изменился. Под ногами вместо густой, изумрудной, словно стриженной травки, стали проглядывать камни, кочки с метёлками прошлогоднего сухостоя, а меж ними петляла еле заметная тропка. Она вела к раю обрыва.

Иэнель обернулась и увидела чуть заметное дрожащее марево в воздухе — поняла, что поместье находится под магической защитой.

С каждым шагом ей открывалось всё больше. Из моря вставали каменные останцы, о которые с грохотом и брызгами разбивались огромные волны. Те, что неслись дальше, характерным рисунком таяли на белом песке пляжа, впитываясь, словно поцелуй на горячей коже.

Линия прибоя была очень широкой, что наталкивало на мысли об океане. От простора, у Иэнель в восторге зашлось сердце.

Остановилась на краю обрыва, о который внизу, в белой кипени бились волны. Бирюзовая у берега, к горизонту, вода становилась темно-фиолетовой. Она раскинула руки и застыла, не смея пошевелиться, не смея разъединиться со стихиями воздуха и воды. Упругими струями ветер трепал платье, путал волосы, грозя сдуть обратно в глубь суши. Она чувствовала себя легкой, свободной, словно семечко одуванчика, подхваченное ветром. Маленькое, в огромном океане воздуха и света.

На обратном пути прошлась по парку и неожиданно обнаружила хозяина поместья. Тот сидел на подоконнике большого, раскрытого в сад окна, что выходило в торец дома, и дымил трубкой с длинным мундштуком. Ее он пока не замечал, так как сидел спиной вполоборота. Иэнель прикинула, и не могла припомнить расположение этой комнаты на первом этаже. Видимо вход в нее был скрытым.

— Как вам вид с обрыва? — спросил он, не оборачиваясь, выпуская изо рта колечко дыма. Из чего Иэнель сделала вывод, что о ее приближении он узнал издалека. В общем-то она и не таилась.

— Потрясающий! Это ведь океан? — помолчав добавила, — И давай на «ты».

Дайн кивнул и глубоко затянулся.

— Таалийский.

Иэнель оказалась рядом, и с удивлением обнаружила, что за окном находится художественная мастерская. У подоконника стоял мольберт, а на нем, блестя сырой краской — холст с изображением аллеи парка. На столике, в известном только хозяину порядке, стояли маленькие мисочки с уже растертой сухой краской, бутыльки с резко пахнущими жидкостями и масла. По периметру стен расставлены разноразмерные холсты, развернутые изображениями от зрителя. Посередине большая тумба на которой разместился давно запылившийся натюрморт — крутобокая бутыль коричневого стекла, рядом узкий ультрамариновый бокал, блюдце с засохшим лимоном, несколько красно-желтых яблок из папье-маше, белые и синие драпировки.

Сказать, что Иэнель была удивлена — это ничего не сказать. Вот уж дайна с кистью в руках она увидеть никак не ожидала.

Он вздохнул с усмешкой посмотрел на нее.

— Застукала, так и быть — заходи.

Иэнель присела на низкий подоконник и ловко перекинула ноги внутрь комнаты.

— А ты прятался?

Дайн фыркнул.

— Куда ж я теперь денусь. Знаю, что ты хочешь услышать, но наберись еще немного терпения. Мне надо привести мысли в порядок. Даже не знаю с чего начать.

— С начала, — обезоруживающе улыбнулась Иэнель.

— Знаешь в чем разница знания и неведения? — неожиданно спросил он.

Иэнель не ответила, лишь заинтересованно уставилась на него.

— Знание предполагает ответственность.

— Ты считаешь меня безответственной?

Урмэд промолчал.

Иэнель стушевалась.

— Ну да, если учесть, как я себя вела первые дни, то понимаю твои опасения. Но хочу тебя уверить, что это произошло скорее от недопонимания ситуации, чем от глупости и легкомыслия.

Она вздохнула, и спрыгнув с подоконника, пошла вглубь мастерской. Дайн оказался плодовитым художником, видимо занимался этим давно. На стенах много портретов в основном тех, кто жил в поместье.

Вот Арта на фоне освещенных солнцем простыней — вешает бельё. Она вся охвачена светом и воздухом. Легкий ветер колышет ее тень на белой ткани. На заднем плане небо тонет в океане. Красиво.

А это Мира моет оконные стёкла, видимо, вот в этой же мастерской. На лице, руках и белом переднике пляшут солнечные пятна, а непослушные пушистые локоны, словно золотой ореол над головой. За окнами цветущие весенние деревья, изумруд травы и кобальт неба.

Марти в столовой за столом с рассыпанными на белой скатерти красными яблоками. Сидит спиной к окну, а на скатерти прочерчены солнечные квадраты окон. Мальчик лукавой улыбкой дразнит зрителя, и начинает казаться, что он сейчас сорвется с места и побежит в сад.

Все картины были написаны ярко, сочно, заметными мазками. Не то, что академические портреты, которые висят во дворце отца. Те утопали в позолоте, бархате, парче, и темных драпировках при скудном освещении. С наигранными позами и слишком серьезными выражениями лиц.

— Да у вас талант! — воскликнула Иэнель, забыв, что они теперь на «ты», обернулась на автора и взгляд ее упал еще на одну работу, что стояла в простенке между окнами. Она ахнула.

— Это я?

Теперь, смущаться пришел черед Урмэда.

«И как не догадался отвернуть картину к стене? Краска была свежая — только что начал работать над ней».

Подошел, поставил холст на еще один мольберт, что стоял сложенный у окна. Небрежно мазнул пальцем, растушевывая неудавшийся мазок.

Иэнель рассматривала. Она видела свои портреты, их часто заказывал отец самым именитым художникам и теперь она понимала, почему ей не нравился ни один.

Этот был… живой!

На изображении она сидела на подоконнике, прислонив голову к толстой оконной раме, пока еще не прописанной, а только намеченной угольком. Лицо ее было задумчиво, взгляд направлен на пейзаж за окном. В руках держала цветок с прозрачными лепестками — эллимлот. Платье то же — дорожное, синее с серебром, что и в первую их встречу в лесу.