– Ну а женщины?

– Не знаю. Помню только один случай. Он сам рассказал мне однажды спьяну. Она была очень своенравна. И думаю, что добиться ее тоже было для него вопросом престижа. Она не просто набивала себе цену: она буквально мордовала его. Вероятно, он заслуживал этого, считая, что главная притягательная сила для женщин – деньги. Я думаю, он убедил себя в этом очень давно – ведь у него всегда была органическая потребность презирать женщин. Потому-то эта женщина так и увлекла его. Он прямо обезумел, заваливал ее подарками. Ну, вы знаете: то, что обычно притягивает женщин. – Брук искоса взглянул на Еву и спросил: – О чем вы задумались?

– А как по-вашему?

– Презираете ее?

– Это было бы слишком просто. Она, видимо, из тех женщин, которые знают, что так уж устроен мир, и стараются выжать из создавшейся ситуации все до последнего пенса. Но это вовсе не значит, что я ее одобряю.

– Знаю, – кивнул он и, помолчав, продолжал: – Как бы там ни было, в конце концов она отказалась встречаться с ним, а через несколько месяцев приползла к нему, прося прощения. Это проявление слабости с ее стороны сразу исцелило его от страсти. Он провел с ней ночь, а утром ушел, оставив деньги, как проститутке. – Брук передвинулся на сиденье и пошевелил затекшей шеей. – После нее все его отношения с женщинами свелись к стандарту.

– То есть?

– Он признает только те отношения между людьми, где главную роль играют деньги и недоверие. Деньги – единственное, чему он знает цену. Никакой другой ценности для него не существует, поэтому он чувствует себя спокойно только в окружении паразитов. Он в точности знает, чего они хотят от него, и, следовательно, знает, как их держать в повиновении.

– Наверно, поэтому вы и не ладите с ним?

– В какой-то мере – да. Просто я никак не влезаю в его схему отношений между людьми. Это выводит его из равновесия, и при мне он всегда чувствует себя не в своей тарелке. Впрочем, чувство это взаимно. Самое противное, что ему нравится давать взятки, покупать человеческую благодарность. Словно, унижая людей, он подтверждает свою власть.

Ева была удивлена глубиной его суждений. Какое странное сочетание противоположностей в этом человеке! Одни вещи он не понимает совсем, а о других судит с такой проницательностью.

– Я хочу еще кое о чем спросить вас, – сказала она, помолчав. – По-видимому, главным для вашего брата являются не столько деньги, сколько власть, которую они дают. Ведь он обладает такими капиталами, что их хватило бы не на одну жизнь.

– Дело не только в этом, – медленно, как бы взвешивая каждое слово, произнес Брук. – Это для него наркотик. Потому что никакой цели, кроме как взять верх над всем и вся, над великим и малым, у него нет, хотя это и может показаться странным, если учесть его баснословное могущество.

Ева опять закурила.

– Сколько вы выкуриваете за день?

– По-разному. Около пачки, наверное. А вы что, не одобряете?

– Это ваше дело, – улыбнулся он.

– И все же, как вы думаете, он ведь счастлив на свой лад? – спросила она.

– Забавно, но этот вопрос мне задают все. И по-моему, жаждут услышать двусмысленный ответ.

– Вы хотите сказать, людям приятно было бы услышать, что он несчастен: это бы их утешило; и в то же время, что он счастлив, ибо это значило бы, что в нашем мире все в порядке?

– Да, приблизительно так.

– Хоть к дельфийскому оракулу обращайся, – сказала она со вздохом. – Но мне хотелось бы знать правду.

– Все так говорят. Ну а если по-серьезному, так ведь каждый по-своему понимает счастье и, таким образом, слово это ни о чем не говорит. Могу сказать лишь, что он не скучает, по крайней мере сейчас. По-моему, он и сам вряд ли понимает, что значит слово «счастье»… Но по всей вероятности, ему приходится убеждать себя, что жизнь прекрасна, раз у него есть все, чего он хочет.

– Вот вам они – прелести нашей системы свободного предпринимательства: даже победители в конце концов приходят к заключению, что жизнь их пуста и уныла.

– Я все ждал, когда вы сделаете из этого политический вывод.

– Но мой анализ едва ли может претендовать на глубину, – возразила она. – И все же вы со мной согласны?

Он кивнул и, чтобы переменить тему, спросил, который час.

Жара стояла гнетущая, влажная, Брайан Дандас открыл в кабинете и окно, и дверь, но все равно – ни ветерка. Ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки – пусть Сайкс возмущается, вернувшись от заместителя комиссара. Сведения, полученные от Спецслужбы, заставили их зашевелиться.

Из коридора доносились телефонные звонки и приглушенный стрекот машинок – все в отделе, как и он, раскрыли у себя двери. Секретаршам хорошо, подумал Брайан, они в легких льняных платьях, и, подойдя к окну, распахнул его настежь. Небо затянуло дымкой, воздух отяжелел от выхлопных газов. Брайан взглянул вниз – по улице эдаким крокодилом растянулась группа туристов во главе с гидом. Ему вспомнилась американская семья, которую он видел вчера у здания парламента: отец пытался втиснуть в видоискатель головы своих чад вместе с «Биг Беном». Движение на улице почти прекратилось, и виной тому были, скорее всего, туристские автобусы. Вот кому он бы не позавидовал – это шоферам автобусов: с одной стороны, капризные пассажиры, с другой – неумолимые регулировщики. Впрочем, какое ему до них дело, сказал он себе и вернулся к письменному столу.

Взгляд его упал на две фотографии, лежавшие на бюваре. К той и другой скрепками были прикреплены полоски бумаги с именем и фамилией, отпечатанными на машинке. На той, что слева, смуглый брюнет латиноамериканского происхождения с черными, сходящимися на переносице бровями. На полоске внизу стояло: Андрес Дельгадо, без указания, откуда взята фотография, но Дандас знал, что ее прислали из БРОБ. Он взял правую фотографию и стал внимательно вглядываться в нее. По-видимому, снимали на улице скрытой камерой. Худощавое лицо Нила Форбса не выглядело печальным или истощенным. Впрочем, если бы и выглядело, ничего страшного: подретушировали бы перед тем, как показать телезрителям, цинично подумал Дандас. Не хватало еще, чтобы сердобольные старушки расчувствовались и стали его жалеть.

Его бывшие коллеги проявили расторопность. Недостающее звено было обнаружено вчера вечером. Дандас взглянул на циферблат электрических часов. Лаборатория обещала прислать первую партию фотокопий к одиннадцати часам, и группа эвээмщиков займется связями подозреваемых. Всякий раз при обыске квартиры первым делом изымается записная книжка с адресами и телефонами, даже если обыск производится вроде бы в поисках наркотиков – под этим предлогом легче всего получить ордер на обыск.

Услышав голоса в коридоре, Дандас поднял голову. Сайкс в двух шагах от двери разговаривал со своим секретарем. Отпустив секретаря, Сайкс поманил Дандаса и прошел к себе в кабинет. Отработанный жест, подумал Дандас, собирая бумаги со стола, – начальственный, но не унижающий достоинства подчиненного. Наверное, репетирует его перед зеркалом в ванной.

– Все правильно, – отрывисто проговорил Сайкс. Он был явно доволен разговором с заместителем комиссара. При этом Сайкс взглянул на Дандаса, и во взгляде его мелькнуло легкое неодобрение. Оно было вызвано не столько расстегнутым воротничком, сколько неаккуратно выбритой шеей: кожа возле адамова яблока походила у Дандаса на шею плохо ощипанного цыпленка.

– Как прошел разговор, сэр? – спросил Дандас.

– Заместитель комиссара полностью с нами согласен, – деловитым тоном ответил Сайкс. – Мы будем контролировать всю операцию. – Он явно старался скрыть свое торжество, боясь, как бы не подумали, что он радуется победе, одержанной над другими ведомствами. – Фотографии уже получены?

– Дельгадо и Форбса, – ответил Дандас, кладя фотографии перед Сайксом. – Первая партия копий будет готова через полчаса.

– Прекрасно. Надо немедленно разослать их по всем отделам, имеющим отношение к операции. Мне тоже понадобится несколько штук для служб безопасности. – И, заметив удивление на лице Дандаса, добавил: – Давно пора подумать о лучшей координации действий. Нельзя больше допускать, чтобы важная информация лежала без движения только из-за узковедомственного подхода к делу.