Он хотел ответить, но прикусил язык: возражение, которое пришло ему на ум, она наверняка не так истолкует. Женщины ужасно обидчивы. Подошел официант, Брук повернулся к нему.
– Croissants?[47] – спросил он.
Она кивнула.
– Две, пожалуйста, и обещаю не смеяться над вашим французским.
– Благодарю, – сухо сказал он и посмотрел на официанта. До чего неприятно повторять уже сказанное. А парень, казалось, и не пытался его понять.
– Я даже не улыбнулась, – заметила она в ответ на его предупреждающий взгляд. И снова подставила лицо солнцу. – Боже, до чего груба была эта женщина.
– Какая? А, хозяйка гостиницы. Разве она что-нибудь сказала?
– Нет, но таким взглядом можно и убить. – вздохнула Ева. – Пожалуй, мне впервые захотелось, чтобы рядом со мной была моя бабуля.
– Почему?
– Ну, бабуля считала, что ее миссия на земле – ставить на место наглых продавщиц. Вы бы слышали, как она отчитывает тех, кто много себе позволяет.
– И все равно, – сухо отозвался Брук, – я не уверен, что так бы уж хотел иметь ее рядом.
– А какой она была бы дуэньей… – заметила Ева, приоткрывая глаза.
Ссутулясь над столом, Брук принялся теребить пепельницу. С прошлого вечера он восхищался Евой все больше и больше, и вовсе не из-за того, что между ними произошло. Он был потрясен ее самообладанием. Пожалуй, она держится даже лучше, чем он. Никому и в голову не придет, что трех ее друзей только что убили или что она напугана. Правда, иногда ее смех нервно обрывался и в глазах вспыхивала тревога, но все равно представление получалось дай бог. Следующий акт им предстояло сыграть обоим, и оттого, что надо было играть вместе, им было не по себе.
Официант принес кофе и croissants, Брук убрал локти со стола и отодвинулся. Когда официант отошел, Ева улыбнулась Бруку и, наклонившись, сжала на мгновенье его руку. Она что, успокаивает меня? – с усмешкой и удивлением подумал Брук и понял, что, должно быть, вид у него очень грустный. Из радиоприемника – того, что находился в кафе, – доносилась песня, которую Брук слышал еще в Англии. Одна из тех навязчивых мелодий, что передают все лето напролет. И то, что предстояло им совершить, вдруг снова показалось ему нереальным. Страстно захотелось все бросить и устроить себе и Еве настоящий отдых – к черту эту неразрешимую головоломку. Надо сбежать, исчезнуть – беззаботные любовники, и больше ничего! Но Брук понимал, что это невозможно.
Он теперь неплохо знал Еву и был уверен: то, что произошло между ними ночью, не было корыстной игрой. И все же, как она отнесется к нему, если он передумает, пусть даже из страха за нее, а не только за себя. Но такова уж ирония судьбы – ему и в голову это не пришло бы, будь он один, без нее. Одинокий волк мчится к цели без раздумий – вот так-то.
– Опять вы посерьезнели, – мягко упрекнула его Ева.
Он улыбнулся. А, черт с ним, подумал он, и стал ей рассказывать, о чем он только что размышлял. Брук сбивчиво объяснял, а Ева слушала и вдруг прервала его.
– Не надо искушать ни меня, ни себя, – спокойно сказала она. – Я польщена… нет, простите, эти слова, пожалуй, отдают мерзким самодовольством. Я очень тронута, хотя, может быть, это и звучит немного сентиментально. Но вы ведь знаете не хуже меня, что мы просто не сможем смотреть в глаза друг другу.
– Не волнуйтесь, – заверил он ее. – Я сам это понял. А рассказал вам все только потому, что хотел быть искренним.
– Пожалуй, бывают случаи, когда искренность некстати.
– А вы жестче, чем я думал.
Она, не глядя на него, пожала плечами.
– Не знаю, что и ответить на это. С одной стороны, думаю, вы правы, но с другой… – Ева сделала неопределенный жест. – Послушайте, Брук. – Она взглянула на него. – Если бы вас так же напугали, как меня… нет, это безнадежно объяснять тому, кто…
– Да перестаньте вы считать, что у меня железные нервы. Вы думаете, я тоже до смерти не боюсь?
– Нет, – твердо ответила Ева. – Во всяком случае, не так, как я. И все же спасибо, что попытались меня понять. И не будем больше об этом толковать, – добавила она, заметив, что Брук огорченно покачал головой.
– Что ж, наверное, вы правы, – согласился Брук, и Ева примирительно улыбнулась. – Пейте, кофе же стынет.
Теперь говорить стало совсем уж трудно. И они доедали завтрак молча. Брук следил, как она вскрывает новую пачку сигарет. Она выронила пачку, и он тут же отвел взгляд, чтобы Ева не заметила, что он видел, как у нее дрожат руки. Брук попытался думать о чем-либо другом, но мысли его снова и снова возвращались к планам, роившимся в его голове прошлой ночью. Идеи одна бесполезнее другой, нелепые фантазии – все это никуда не годится. Ева спросила, хорошо ли он спал, и он тут же соврал ей, беспечно рассмеявшись и глядя куда-то в сторону.
Ночью он то и дело просыпался – иногда от жара, исходившего от ее тела, а чаще от стремления удержать в памяти какие-то блестящие тактические ходы, мелькавшие до этого в полусне. Но ни одного стоящего. Вот, казалось, его осенило и он ухватил самую суть проблемы, но стоило только поглубже вникнуть, и вся ничтожность замысла была как на ладони. Он помнил, что лежал рядом с Евой, не шевелясь, боясь разбудить ее, и слушал, как часы пробили три. Не сработало даже его испытанное средство самоусыпления: либо ты отплываешь от утеса, либо не спеша едешь на лошади вдоль берега моря. А когда Ева стала тихонько его расталкивать, Бруку показалось, будто он только что заснул, и ему не сразу удалось справиться с изнеможением и тяжестью в голове.
Брук с удивлением почувствовал, как жаркая волна прошла по всему его телу. Наверное, это от кофе, про себя пошутил он. И вдруг подумал, что уже давно не был близок с женщиной.
Ева взглянула на него с насмешливым любопытством, и Брук понял, что не очень-то умеет скрывать свои мысли.
– Кто сядет за руль? – поспешно спросил он.
– Я, если ты не против.
Он подтолкнул к ней ключи через столик.
– Ну что, отрываем задницы? – неуклюже подражая американскому акценту, пошутил он.
– Ты хорошо знаешь местность? – спросила Ева.
– Я был здесь давно. Лет семь назад, наверное. Алекс купил эту виллу и сразу пригласил меня.
– Хотел произвести впечатление на родственников?
– Да, каких высот, мол, он достиг. Думаю, что-то в этом роде. Помню, мне тогда показалось все это довольно вульгарным. Слишком много мрамора – какой-то импортированный Голливуд. Обилие белого, чтобы оттенить «загар» гостей. – Брук передернул плечами и поднялся. Ева тоже встала, затем нагнулась, чтобы взять со столика свою пачку сигарет.
– Он пользуется этим домом как убежищем, где можно укрыться, – спросила она, пока они шли к машине, – или чтобы принимать важных гостей?
– Думаю, глава государства вполне подходит под такое определение.
Ева окинула его быстрым взглядом. У нее возникло впечатление, что за этой холодной небрежностью таится усталость, а возможно, и предчувствие поражения. А Брук разглядывал мужчину в белом комбинезоне и клетчатой кепке с красным помпоном, который только что вылез из такого же фургончика, как у них. Ева молча села за руль. Ее беспокоило – а вдруг он всерьез предлагал ей сбежать с ним. Может, он влюбился, подумала она, но тут же отбросила эту мысль. А вдруг он будет продолжать их отношения только из боязни, как бы она плохо не подумала о нем. Все равно сама идея нелепа. Ведь со времени их знакомства прошло всего два дня.
Ева склонилась над рулем, ожидая, когда он закроет дверцу и можно будет включить мотор. Временами она думала, что понимает Брука, но были минуты, когда она начинала сомневаться, а позволяет ли он кому-нибудь проникнуть в его истинные мысли и чувства. Это, конечно, свойственная англичанам сдержанность или скорее эмоциональная броня, – правда, за границей он, казалось, чувствовал себя куда счастливее. Подобно многим духовным эмигрантам, он не мог до конца избавиться от того, что сформировало его. И не мог удовольствоваться путешествиями или depaysement[48], чем тешили себя многие люди его породы. Наверно, подумала Ева, Брук чувствует себя во всех смыслах человеком обделенным, и тем не менее странно, что он такой ранимый.
