— Ты моя! — утверждение было сделано грубым требованием. — Скажи это, Грейс. Моя.

— Твоя, — задыхалась она.

Грейс не собиралась спорить. Не сейчас. Не когда он мог бы остановиться и лишить этих невероятных ощущений.

Он был толстым и твердым, горячим и требующим, и при помощи гладких, мощных взрывов горячей жидкости он брал ее, растягивая, входя в нее, пока мошонка не прижалась к влажному теплу ее киски, а член был полностью в ее заднице.

Затем он задвигался. Он не делал пауз, не ждал ее, чтобы она ощутила удовольствие, которое смешалось с болью и острой необходимостью и нагревалось сопротивлением.

Его руки схватили ее бедра, и он начал трахать ее медленными, мощными толчками. Каждый раз, когда он скользил внутрь, еще одна струя горячей жидкости делала чувствительной ее внутреннюю плоть. Каждый мощный толчок был сопровождаем непринужденностью и отчаянным стоном.

Он провел одной рукой по ее бедру, заскользил между ними, пальцы окружили клитор, поглаживая и пощипывая его, когда толчки участились.

Она чувствовала серьгу в его головке, которая добавляла ощущений и выбивала дыхание из легких. Его бедра врывались в нее, его яйца хлопали по ее чувствительной плоти, и за секунду Грейс почувствовала, как оргазм промчался по ней.

Грейс извивалась под ним от сильных взрывов, которые проносились по ее телу. Удовольствие стало муками экстаза. Ощущения нахлынули отчаянными волнами оргазма, после которого, казалось, она уже никогда не выживет. Грейс была уверена, что если один оргазм пройдет, то тут же наступит следующий. Толщина его члена заполняла ее задницу, и взрывы оргазма начали загораться в ней, второй оргазм захватил ее, потряс и заставил кричать.

Она извивалась, дергаясь под ним, все еще удерживаемая его телом, когда он опустился на нее и его губы накрыли отметку, которую он сделал ранее на ее плече, язык поглаживал ее, а потом его острые зубы удерживали ее в одном положении. Она была потеряна. Проиграла оргазмам, проносящимся по ней и умственному, и физическому подчинению, мчащемуся через тело. Она принадлежала Матиасу, как и он принадлежал ей. И это знание не пугало. Это было правильно. Впервые в ее жизни принадлежать кому-то было правильно.

Ужасная потребность в прикосновениях Матиаса, наконец, ослабла, когда день уступил ночи. Он снова отвел ее в душ, смеясь, когда она прислонялась к его груди и пыталась дремать в то время, как он купал ее. Хорошо, что у него еще были силы стоять на ногах, потому что ее ноги не держали. Она была вялой, физически и мысленно пресыщенной, и сонливой чем когда-либо за всю свою жизнь. Когда он, наконец, отнес ее в кровать и прижал к груди, маленький вздох удовольствия вырвался из ее губ.

Грейс прикоснулась губами к серьге с двумя шариками на концах в его соске. Металл был нагрет теплом его кожи и напоминал ей о рассказе: причины появления пирсинга. Напоминание о свободе, индивидуальности. Он был весь в серьгах и татуировках, в шрамах снизу и доверху и все равно был самым красивым созданием на земле для нее.

Тонкий шрам, который пролегал от его лба через веко вниз к середине щеки, был для нее едва заметен, хотя ей часто было невыносимо тяжело от мыслей о боли, которую он, наверное, чувствовал, когда был ранен.

Он был плохим парнем. И это так. Строгий, чувственный, сильный и высокомерный. Но когда он держал ее, его руки были нежными, и когда он придвинул ее поближе, чтобы вместе спать, его руки тоже были нежными.

— Ты понравишься моему отцу, — зевнула она, когда прижалась ближе к нему. — И моим братьям тоже. — Она все еще чувствовала его руку на своей спине, поглаживающую ее позвоночник.

— Ты, действительно, так думаешь? — его голос мог бы казаться беззаботным, но Грейс теперь знала его и знала, что напряженность в его голосе отдавала надеждой.

— Я точно знаю, — она была уверена в этом.

— Почему я им понравлюсь? — спросил он ее. — Я не похож на типичного зятя, Грейс. — Резкая, почти холодная жалость нахлынула на нее, заставившая ее открыть глаза.

— Ты сильный и честный. Ты смотришь людям в глаза, когда говоришь с ними, и я люблю тебя. Поверь мне, папа не сможет сопротивляться тебе. И, конечно же, мама будет безмерно счастлива. Она подумает, что тебя нужно откормить. Будет печь тебе домашние пироги и хлеб и при каждой возможности готовить ее самые лучшие блюда.

— Почему она будет так делать? — неверие было в его голосе. Грейс положила обратно свою голову, смотря на него в темноте.

— Потому что она полюбит тебя, Матиас. Это то, что делают матери. Мои братья научат тебя играть в футбол, и их жены будут глазеть на твою задницу, пока те не видят. Мои невестки очень умные. Они всегда узнают хорошую мужскую фигуру, когда видят ее.

Матиас смутился, хмурясь. Она так говорила, будто то, что ее семья примет его, уже решено, без необходимости идти на уступки или бороться за это. Это не могло быть правдой. Ничто так легко не прибывало к нему. Он должен был бороться за всё. Так было принято.

— Твой отец и братья увидят меня таким, какой я, Грейс, — он предупреждал ее, ненавидя этот факт. — Они захотят, чтобы ты выбрала другого мужчину. Прими это. — Он почувствовал ее удивление, а затем ее веселье с мягким смехом, который укутал его.

— О, Матиас, ты просто не понимаешь семьи, — прошептала она в темноту. — Папа бросит один взгляд на тебя и затащит в свой сарай, где пытался одурачить нас, уверяя, что что-то строит там. Он даст тебе пиво и будет допрашивать в течении многих часов, пока ты будешь работать наждаком или молотком. Это его форма принятия. Поверь мне. Он полюбит тебя.

— Я не знаю, как работать наждаком или молотком, — впервые в жизни Матиас задался вопросом, перестанет ли он когда-нибудь ощущать страх.

— И, конечно же, мои братья, последуют за вами, — сообщила она ему, пока он ощущал волнение. — Они будут усмехаться и ухмыляться, пока папа будет допрашивать тебя, бросят несколько своих вопросов, затем схватят футбольный мяч и спасут тебя.

— Я не знаю, как играть в футбол, — откашлялся он нервно.

— Всё в порядке, они тоже не умеют, — уверила она его вяло, смутив его еще больше. — И в то время, как соседские парни с района на открытой площадке соберутся, чтобы научить тебя, как не играть в футбол, мама будет готовить пир, а я и невестки будем восхищаться твоим мужественным задом и широкими плечами. Но не надевай кожу для игры в футбол. Тебе потребуются джинсы.

— Я всегда ношу кожу.

Она защищала от дождя и сильнее обхватывала, не делала много звуков при движении, и он привык к ней.

— Ты наденешь джинсы на встречу с родителями и, таким образом, сможешь сыграть в мяч с парнями, — она зевнула снова, как будто ее требование было уже предрешено. — И помни, мама делает лучший вишневый пирог в мире. И еще домашнее ванильное мороженое. Ты полюбишь его. — Он был уверен, что полюбит, но это было не самое важное.

— Грейс, не надейся, — прошептал он, прижимаясь щекой к ее голове, и его глаза устало закрылись.

Она не похожа на него, у нее есть семья, знакомые, жизнь помимо него. А у него - только она.

— Вот увидишь, — она вздохнула, ее тело расслабилось около него. — Ты увидишь, моя семья полюбит тебя.

Ее отец и братья скорее будут угрожать оружием и потребуют, чтобы он убирался подальше от нее. А когда это не сработает, пожалуются в Бюро по делам Пород. А когда и это не сработает, попытаются настроить Грейс против него. Он не учел реакцию ее семьи. Черт, он не думал о ее семье вообще, и это было ошибкой. Он слышал в ее голосе любовь к ним. Они были важны для нее. Грейс не захочет потерять их. Она возненавидит его, если потеряет их, только потому что привязана к нему лихорадкой.

Матиас чувствовал, как пот струится по лбу. Что, черт возьми, он будет делать, когда это произойдет? Грейс не знала и у нее не было понятия на сколько она важна для него. Она - его жизнь, ожившая мечта, которая у него была в аду лабораторий. И после его освобождения память о женщине, которая в конечном счете наполнила бы его жизнь смыслом, стала бы надеждой на будущее. В первый же раз, когда увидел ее, понял, что она пронесет его душу через вечность. Жизнь или смерть не имеет значения, он принадлежал Грейс Андерсон. А она принадлежит своей семье.