Вынужденные жить, не обладая абсолютным знанием, под бременем прошлого, которое мешает нам и сводит на нет наши истинные намерения, не ощущая поддержки от великих мифических структур древности, мы призваны отказаться от потребности Эго в определенности и ощущать и даже наслаждаться неоднозначностью своего состояния. По крайней мере, это интересно. И поэтому, вместо того чтобы говорить: «Я – это такая структура, такая идеология, такая эго-идентичность», – можно сказать: «Я – это мое странствие» или «Я – это мой диалог с ангелами, вестниками таинства». Больше всего это таинство открывается в момент величайшей опасности или боли. Там, где мы хотим узнать больше всего, – мы больше всего уязвимы. Пойти на риск, осознавая свою уязвимость, охватить неоднозначное – значит быть свободным и открытым таинству, которое одухотворяло мифы наших предков.

И даже в наше время сохраняют свою силу призывы Линкольна: внимать мистическим струнам памяти и верить самым прекрасным ангелам своей души. Таков наш миф.

Цель нашего разговора о месте мифа в жизни современного человека заключалась в том, чтобы четко сформулировать, какой вызов бросает нам жизнь. Он состоит в том, чтобы максимально осознавать свою жизнь в мире, лишенном ясных мифических образов, поддерживающих нас.

Как мы уже отмечали, проблема вовсе не том, что у мифа отсутствует энергия. Дело в том, что большинство приемлемых форм, в которых хранилась эта энергия, сейчас оказались совершенно опустошенными и лишенными той энергии, посредством которой мы получали доступ к таинству, или они материализовались, превратившись в идеологии, догмы и фундаменталистское идолопоклонство. Другие энергии ускользнули обратно в бессознательное и находятся на уровне последнего увиденного сна. Если мы сумеем правильно понять этот сон, он укажет нам на перемещение мифа, которое мы ищем. Блаженный Августин говорил: «То, что ты больше всего ищешь, находится совсем рядом и уже идет тебе навстречу» [177]. А в нчале XIX века Фридрих Гельдерлин писал:

Парадоксально, но человечество никогда не было более свободным, чем теперь. Да, утрата мифической основы сотрясла душевные глубины и сделала людей невротичными, зависимыми и податливыми. При этом угроза упасть в пропасть добавляет радикальную открытость переживанию бытия. По иронии судьбы, для того чтобы восстановить миф, который воплощается в истории, необходимо получить новое переживание этой жизни.

И хотя мы не собираемся оживлять старые мифы и не стремимся искусственно надувать сморщенные оболочки образов, однако их следует проверить, ибо каждый из них воплощает некий вневременной вопрос, некую типичную для человека ситуацию. Очень полезно читать старые мифы, наблюдая за своими чувствами. Одни мифологические образы оставляют нас равнодушными, а другие оживляют что-то внутри нас. Если такой резонанс достигается, мы можем быть совершенно уверены, что миф затронул в нас что-то очень индивидуальное. Йейтс однажды написал: он сшил себе пальто, чтобы носить его в наше бурное время, и это пальто было собрано из мифологических лоскутов. Конечно, поэт имел в виду, что он перечитывал старинные истории и складывал вместе их резонирующие части, которые сослужили ему добрую службу в безвременье, когда исчезли боги. Джеймс Хиллман задал прямой вопрос:

Точно так же и мы призваны заново считывать окружающий нас мир; а это включает в себя ежедневный танец образов, порожденный газетами, телевидением и поп-культурой. Боги никогда не исчезают. Рильке писал:

Начиняя заново считывать окружающий мир, мы видим духовные потоки буквально во всем, что нас окружает, даже в самых банальных вещах. Это энергии, которые, поднимаясь из глубин, приводят в движение и искажают нашу культуру. Зная юнгианский принцип компенсации, мы можем видеть в патологических проявлениях своего времени (и индивидуальных, и коллективных) внешнюю компенсацию внутренней травмы. Это дает нам возможность не осуждать своих уязвленных современников, а понимать их. И оказывается, что мир очень богат. Об этом говорится в старом изречении Каббалы: «Это другой мир, и это он».

И, наконец, нам следует осознать, что бремя смысла действительно ляжет на наши плечи. Очевидно, нам оно покажется очень тяжелым. Нам следует принять тот факт, что нет родителей, которые указали бы нам путь, нет гуру и идеологии, спасающей нас от сложности и неоднозначности жизни. Уровень нашего индивидуального развития зависит от двух факторов: от нашего желания принять на себя ответственность за собственный миф и от нашей способности сохранять неопределенность, которая всегда предшествует новому осмыслению. Эта задача является ключевой и с точки зрения здоровья отдельного человека, и общества в целом.

Миф не создается. Он ощущается как космическая энергия, сформированная или воплощенная в бессознательном, которая воспринимается или отвергается сознанием. Энергия на какое-то время наполняет образ, указывает на таинство, а затем, когда мы надеемся ее сохранить и удержать, она ускользает, уходит в потусторонний мир, чтобы потом вновь появиться в совершенно ином образе.

Единственным величайшим изменением в человеческой культуре, указывающим на природу модернизма, является то, что мир стал психологичным. То есть везде и всюду проявляется логос или духовный смысл, имеющийся в душе. Это значит, что мы утратили и простую веру, и внешние авторитеты и постепенно признаем, что нами изнутри управляют те самые энергии, которые движут космосом. Миф говорит нам, что все происходит внутри нас, в бессознательном. Психика каждого человека – это место, где внешнее встречается с внутренним. Именно там можно найти заново сформированный миф. Да, этот уровень духовной ответственности очень трудно принять, трудно справиться с сопутствующим страхом и следить за появлением нового мифа, поднимающегося из глубины – из глубины истории, из глубины культуры, из глубины сознания. Но в этом и заключается наша задача. Как пишет Согъял Райнпош: