Он закурил и замолчал. Передумал?

Мы съехали со скучного КАДа, но, вопреки моим ожиданиям, не поехали прямо, в густонаселённый район к футуристическому ЗСД, а свернули налево и поехали по Таллиннскому шоссе, а потом по проспекту Жукова. Такой путь к моему дому выйдет длиннее раза в полтора.

— Какая мысль-то? — не вытерпел я.

— А, не важно, — он махнул рукой с сигаретой, чуть не обсыпав себя пеплом.

— А почему мы поехали здесь? Через ЗСД короче же…

Он молчал, но я, зная его, заметил, что ему всё же есть что сказать. И сейчас он мучился — говорить или нет. Надо ему помочь с выбором.

— Говори уже.

— Хорошо, хорошо. Не дави только, не на допросе чай…

Он довольно нервно затянулся, разом выпустил ядовитый сизый дым изо рта и, наконец, заговорил:

— Не нравится мне кое-что. Слишком уж просто в Питер проникла такая большая партия этого RD.

— А что здесь такого? — удивился я. — Баржи вон по заливу какие ходят. Одной тонной больше, одной меньше — никто и не заметит.

— Нет, брат, ты не прав, — возразил он. — Таможня у нас будь здоров из-за этих проектов социалистов! Никогда не пробовал пачку сахара провезти в город? А я — пробовал. Из любопытства. В результате я целый день проторчал в допросной комнате в аэропорту — они всё пытались узнать, что же я замаскировал под сахар. А потом ещё хотели понять, зачем же я привёз с собой кило сахара, когда магазины города просто переполнены им. Килограмм! А тут — целая тонна! Целая сотня ящиков, если не две! Как их протащили?

— Ну, может, недоглядел кто, — я был настроен скептически. — Дали взятку таможенникам и портовой службе. Или на самолётах привезли, в несколько ходок. Опять же, со взятками.

— Взятки, — он усмехнулся. — Дело тут не во взятках, как мне кажется. Не получится так просто.

— Это ещё почему?

— У нас двойная таможня уже года два как — забыл? Наша и натовская! Что пропускают наши — ловят они. Двойной фильтр. Всех не подкупишь!

— Забыл, — признался я. — Я очень редко покидаю город, да и то, либо на машине, либо поездом. Всегда без багажа, поэтому моментально проскакиваю таможню…

— Не важно, — перебил он меня. — Короче! Я склонен полагать, что им помогает кто-то из верхушки администрации города, или даже выше. Какой-нибудь министр здравоохранения.

— Или транспорта, — предложил я.

— Или транспорта, — подтвердил он. — Да хоть бы и военные! Взял и приказал не проверять груз! И провёз его тайком, на каком-нибудь грузовом самолёте — военных баз вон сколько в округе, в том же Ломоносове, там и порт есть. А уж в город как доставить они разобрались без проблем. Своим приказали, чужих купили — и дело сделано!

Наумов-старший и единственный. Первый заместитель министра транспорта. С недавнего времени председатель партии «Русского социализма». Ему вполне хватит власти провернуть эту операцию. У его сына, Дмитрия, я обнаружил этот RD-18, причём, в довольно большом количестве для одного человека, даже учитывая возможное привыкание. Он его принимал, это факт. И ещё он утверждал, что это его отец, пусть и чужими руками, подсадил его на иглу. И ещё это его ледяное безразличие к гибели собственного сына — уж не слишком ли много совпадений для одного человека? Конечно, ничего нельзя подтвердить, ни для суда, ни для себя, по крайней мере, сейчас. Но, чёрт возьми, должен же я хоть что-то сделать! Я не был с Димой знаком долгое время, но я успел узнать его достаточно для того, чтобы поверить его словам, последними из которых были «Не верь ему», вырвавшиеся вместе со страшными хрипами и потоками крови из его прострелянной глотки. Он умер у меня на руках! И это его отец виноват в этом. Он это сделал, пусть и чужими руками! Я не могу этого просто так оставить. Не могу, и всё.

— Скоро будем на месте, — сказал Рома.

Я посмотрел в окно — да, действительно. СЗД мы уже оставили позади, углубившись в тёмные городские кварталы. Была глубокая ночь, дома сурово возвышались вокруг, заслоняя своими совсем без светящихся окон силуэтами ночное ноябрьское небо. Звёзд на нем не было, оно было сплошь затянуто облаками и смогом, и вокруг царила тьма, пробиравшаяся в каждые уголки, в любые щели. И единственным спасением от неё являлись редкие фонарные столбы, всегда светившие только под собой слишком маленькими жёлтыми пятнами.

Я боялся этого города. Но только вот такими ночами.

— Да, кстати, ты просил кое-что достать, — Рома указал себе за спину, на заднее сидение.

Я обернулся. Это оказалась белёсая, потрёпанная временем папка, когда-то сшитая со всех сторон, теперь же все нитки были аккуратно разрезаны. Чтобы вложенные листы не выпали, мой друг положил папку в прозрачный пакет.

— Только предупреждаю, — сурово сказал он. — Читай здесь, при мне.

— Зачем? — поинтересовался я, отстёгивая ремень безопасности для того чтобы достать до папки.

— Я её спёр, — честно ответил он. — И утром должен буду вернуть назад.

— Сшить не забудь, — я достал папку из пакета и осторожно, чтобы не рассыпать листы, открыл её.

Артём Семёнович Селеев. Рост метр восемьдесят семь, вес семьдесят два килограмма. Хм, худой для такого роста, мало ест что ли? Хотя, я тоже худой. Дата рождения — почти наш с Ромкой ровесник, чуть старше. Вот и фотография, сделанная уже непосредственно перед судебным заседанием.

Глядя на фотографию, я неожиданно вспомнил, что в определённых кругах детективщиков достаточно популярна теория, согласно которой по фотографии человека можно определить его склонности к тем или иным преступным действиям. В ход там шло всё: цвет и выражение глаз, высота лба, тип волос и причёска, форма носа, подбородка, скул, наличие и расположение морщин. Чёрт, да там даже учитывали, торчат ли у человека волосы из ушей или нет! Не скажу, что я являюсь сторонником данной теории, но некоторые вещи стоят того, чтобы обратить внимание на них.

Морщин у него не было, да и какие морщины в почти тридцать лет? Взгляд голубых глаз тёплый и грустный, совсем как у Семёна, но брови в немой мольбе сведены вместе. Узкий нос, слегка косящий влево, должно быть, неправильно сросшийся после перелома. И без того тонкие бледные губы сжаты до предела. Волосы светлые, короткие и слегка взъерошенные, что придаёт и без того худощавому лицу треугольный вид.

С выводами лучше не торопиться, чтобы не сделать ложных умозаключений уставшим мозгом, все ещё побаливающим после всей этой сверхъестественной фигни, но я уже начал примерно догадываться, что я обнаружу, перелистнув страницу. Он наверняка считает себя несправедливо арестованным, а слабый характер только и позволяет, что просить для себя хотя бы снисхождения.

Я был не прав.

Перелистнув страницу, я упёрся взглядом в сфотографированную жертву, вернее, то, что от неё осталось. Спасибо догадливым личностям, это был не оригинал, а чёрно-белая ксерокопия, жалкое подобие того, что оно изображало. Это был мужчина, возраст не возьмусь определить, слишком уж сложно это сделать, но определённо старше меня. Толстый, лицо обращено вверх, руки раскинуты в стороны и прибиты здоровенными гвоздями к асфальту, начиная от ладоней и вплоть до локтя. На лысом черепе вырезаны какие-то странные символы, но разглядеть их было сложно — фотограф не потрудился запечатлеть их отдельно. Выпотрошенный живот сияет чёрной пустотой, потроха мелкими кусками лежат вокруг него, поблёскивая кровью на свету. Часть правой ноги (ноги тоже прибиты гвоздями), щиколотка, вообще отсутствует, из конца торчит белая кость с обломленным концом.

— Останови, — сказал я, стараясь не выдыхать.

— Зачем? — не понял Рома.

— ТОРМОЗИ!

Старенький «Fiat» жалобно взвизгнул, резко останавливаясь возле фонарного столба. Ремень больно сдавил мою грудную клетку, усилив приступ рвоты. Я отстегнулся настолько быстро, насколько это вообще было возможно, кинул раскрытую папку другу и, уже почти ничего не видя, вылез наружу. Уже чувствуя, что больше не могу сдерживаться, обхватил руками ледяной фонарный столб и, повиснув на нём, наклонился над стоящей под ним мусорной корзиной. Глотку обожгло так, будто я выплёвывал жидкий огонь. По телу пробежала волна жара, казалось, что кровь в жилах начала кипеть, и меня вырвало ещё раз. Фонарь, единственный источник света, погас, у меня подкосились ноги… и очнулся я уже лёжа на приятно холодившем асфальте. В ушах звенело, рот и горло горели адским пламенем, а мостовая плясала передо мной словно заведённая. Ночной мороз действовал отрезвляюще, быстро возвращая меня в норму, я аккуратно сел и опёрся спиной о железный столб, дожидаясь, пока мир прекратит свои безумные пляски. Из мусорки валил едкий пар, обжигающий ноздри, но, к моему удивлению, не вонючий.