Прищурившись, я протянула руку под лучи заглядывающего в окно солнца, закатным светом золотящего настенные барельефы, вобрала ноздрями запах недалёких волн, доносимый ветром, и нарочито шумно вздохнула. Пошевелила плечами — мышцы затекли и ныли от долгой неподвижности. Бросив печальный взгляд в сторону открытых окон, не удержалась и от души зевнула.
Вот так всегда. Стоит только понять, что что-то недоступно в данный момент, тут же начинаешь желать именно этого. И не хватит никаких сил отказаться от неотвязного стремления, рвущегося наружу, сметая всё волевые заслоны, и ни за что не почувствовать себя ублаготворённой, пока оно не исполнится. Доброй ученице, преисполненной важностью собственного обучения, подобает, конечно, пересилить себя, но острая заноза досады всё равно останется и будет, словно созревший нарыв, напоминать о себе время от времени.
Я знала наверняка, что, стоит только прогреметь гонгу на перерыв, как желание это тут же пропадёт, но именно сейчас никак не могла примириться с необходимостью сидеть в душной комнате и смиренно внимать каойе.
— Капитан Эрдо пристал к землям Восхода. Сперва он уверился, что достиг Южного Осколка, но, когда из прибрежного леса стали выходить вооружённые эйо, капитан понял, что ужасный шторм протащил корабль сквозь установленный огненноглазыми барьер вокруг восходного побережья…
Это была обычная манера Кайры вести занятие. Она всегда старалась разнообразить собственный урок: показывала гравюры из книг, творила иллюзии, в лицах изображала героев этих историй и, увлёкшись сама, не могла не увлечь и своих слушателей. В её рассказах оживали герои древних легенд, казавшиеся мёртвыми на книжных страницах, и ученицы словно оказывались в тех далёких временах, когда люди, эйо и драконы вместе сражались против общего врага, пришедшего извне…
Но сегодня, несмотря на все усилия Кайры, мне было до того скучно, что в голову лезли совсем уж недостойные будущей онарэ мысли.
Целое мгновение внутри боролись дерзость и совесть, целое долгое мгновение никто из них не мог одержать верх. А затем я, подняв лицо и зажмурив глаза покрепче, жадно, чуть не со всхлипом, втянула гулявший по комнате ветер и бросила вверх никому не слышимый приказ.
«Иди ко мне, служи мне…»
Это не было ни формулой повеления, ни прицепленным к слову или мыслеформе заранее заготовленным заклинанием. Мысли оставались всего лишь мыслями, и не было в них никакой особой силы, кроме только обычного зова, будто хозяйка манит верного пса вкусным кусочком…
Но ветер, к которому и был обращен этот странный, совсем не похожий на заклинание призыв, отозвался послушно и даже с охотой, словно и впрямь был псом. До сего момента он разгуливал по комнате, огорченный неудавшейся проказой с пергаментами, а теперь, примчавшись на зов, ласково обдувал мне щеку, нашёптывая о своих странствиях, о землях, где успел побывать, и о приключениях, в которых поучаствовал.
«Подчиняйся мне…»
Но ветер не нуждался в приказах. Легкими дуновениями он проникал внутрь сквозь мельчайшие поры кожи и, щекоча, взволнованно укладывался под сердцем в тугой кокон, готовый выплеснуться наружу по первому желанию. Я замерла…
Любое чародейство, помимо щедрых усилий мага и доставшегося ему с рождения дара, неизбежно требует также и наличия первоисточника, некой опоры, способной отразить вложенную магом силу должным образом, преобразуя её в задуманное действие. Для ритуальной магии (иначе зовущейся предметной), самой древней, этим первоисточником служат разнообразные фигуры, концентрирующие силу, и разложенные в особых точках предметы, от заранее зачарованных амулетов и до обыкновенных птичьих перьев или пучков трав; для заклинательной — слово и мыслеформы; для рунной — изящные завитки рун, где каждый неверно вычерченный изгиб способен полностью изменить результат колдовства. Для стихийной же, всегда стоящей особняком, казалось бы, не требуется ничего.
Адепты иных магических техник и по сей день тщательно скрывают свою зависть к стихийным магам, полагая, что из-за своей кажущейся простоты те имеют некие незаслуженные преференции. Сами же стихийники загадочно усмехаются и старательно поддерживают свой образ всесильных и непобедимых чародеев, которым что дождь наколдовать, что плюнуть. И, втайне ото всех, тратят неимоверные усилия и уйму драгоценного времени, трудясь над контролем, ибо без него любая стихия из покорной исполнительницы немедленно превращается в смертельную опасность.
Дождавшись, пока ветер успокоено затаится внутри, я открыла глаза. Взгляд перебегал с предмета на предмет, с одной ученицы на другую, вдоль лепнины на потолке, и вдруг я увидела подраспустившуюся шнуровку на сандалии Кайры.
То, что нужно! Взбудораженная пришедшей в голову идеей, я едва заметно зашевелила кончиками пальцев. Внутри всё напряглось, и первая тонюсенькая ниточка, сотканная из невесомых порывов ветра и скреплённая нерушимым повелением, потянулась к своей цели.
Создать воздушную конструкцию, устойчивую и сложную, отнюдь не так просто, как вызвать разрушительный ураган или бурю. Нужно обладать немалым запасом воображения, чтобы составить ее, и тренированной памятью, дабы удержать одновременно сотни мельчайших деталей, каждая из которых, окажись она не на своём месте, обрушит всю волшбу.
За первой ниточкой последовала вторая — к шторам на окне. И третья — к пергаментам. Четвёртая, пятая, десятая — я не считала их, со всем тщанием выстраивая в уме предельно чёткую картину того, что должно произойти.
Минуло едва ли более нескольких минут, как вся комната была заполнена видимыми лишь магическим зрением хитросплетениями белых дымных нитей, паутиной расходящихся во всё стороны, отчего казалось, что в одном из углов, прячась среди потолочных барельефов, сидит гигантский паук, хозяин ловчей сети, и ждет свою неосторожную жертву.
Никто не обращал внимания на ничем не прикрытую волшбу. Ученицы слишком заинтересованно и нетерпеливо смотрели на Кайру, да и сама она не подавала признаков тревоги. Это должно было бы меня насторожить — известно, что маги, находясь рядом, не могут не почувствовать чародейство друг друга, — но только не сейчас.
Губы сами собой растянулись в усмешке, и всё же я ещё раз, со всем тщанием, внимательно осмотрела сотканную конструкцию, соизмеряя сложность её и собственные силы — хватит ли? По всему выходило, что да. И даже с избытком.
«Вперёд!»
…Ветер, едва уловив неслышный приказ, рванул по ниточкам, забавно ухая, словно ночной филин. Каждое его движение отзывалось болью в натянутых воздушными нитями мышцах, желудок несвоевременно напомнил легкой тошнотой о том, что я проспала завтрак — впрочем, как и всегда. Но что стоило это вполне терпимое неудобство в сравнении с удавшимся чародейством?
Борясь с дурнотой, я гордо рассматривала результат своей работы.
Всё в комнате поднялось на дыбы. Подолы юбок, волосы, шторы, ещё мгновение назад ведущие себя, как и положено сим предметам, теперь, словно спутав верх и низ, стояли торчком, не поддаваясь никаким усилиям вернуть им первоначальное положение. Даже древний пергамент со стола Кайры, тщательно оберегаемый, удерживался на тонкой до остроты боковине, складываясь в некую фигуру, очертаниями напоминавшую пагоду, чья красная черепичная крыша виднелась среди зелёных тенистых крон аккурат напротив окна.
Ученицы растерянно озирались, ища виновника. Способные к магии, конечно, первыми поняли, что произошло — раздались шепотки и удивленные вздохи; девушки тут же принялись с немалым интересом обсуждать непростую конструкцию. Остальным же оставалось лишь стыдливо тянуть к низу упорно не желавшие подчиняться юбки да злиться — я заметила, каким испепеляющим взглядом смотрела на меня гордячка Соэр и её подруги. Ещё две ученицы откровенно давились смехом.
— Я вижу, — нисколько не смущаясь собственных торчащих вертикально волос, бесстрастно сказала каойя, — что кое-кто из нас решил, будто урок уже окончен, и пора переходить к следующему?
