Только к сумеркам успели закончить всю программу, и как только пестрая толпа всадников направилась к лагерям, поднялась вьюга, засыпавшая поле состязания снегом.
Оба лагеря представляли замечательно живописную картину. Разбиты они были на ровном поле у подошвы конгломератовой террасы, на левом берегу Ак-су. Англичане со своими индусскими солдатами занимали шестьдесят белых палаток, русские — дюжину отличных больших юрт. Кругом расположились афганцы, караванные проводники разных национальностей и ваханцы. В общем, выходила богатейшая картина, предлагавшая ряд эскизов для изображения сцен из восточной народной жизни. Художник нашел бы здесь неистощимый запас сюжетов. Даже такой дилетант в живописи, как я, работал целыми днями, — я ведь, к сожалению, утратил свои фотографические аппараты в пустыне.
Оба генерала участвовали на своем веку во многих жестоких схватках, и генерал Повало-Швейковский был неистощим по части рассказов и анекдотов из эпохи турецкой войны, а генерал Джерард, знаменитый охотник на тигров, рассказывал много интересного о своих охотничьих приключениях. В течение своей службы в Индии он собственноручно убил 216 тигров. Сам генерал смотрел на охоту на тигров, как другие смотрят на охоту на зайцев, — как на моцион или приятное препровождение времени, но в рассказах его выступали моменты, поистине захватывающие, приковывавшие внимание слушателей.
Каждый вечер в 8 часов казаки собирались на молитву, и в разреженном воздухе гулко раздавались, в исполнении военного оркестра, торжественные задушевные звуки молитв и национального гимна. Там и сям пылали костры, у которых готовили себе ужин нижние чины и прочий народ, но костры погасали куда раньше, чем воцарялась тишина в офицерских палатках.
Из-за быстро проносившихся облаков время от времени выглядывал месяц, освещая обширную, открытую долину Ак-су, которую с севера ограждает хребет Императора Николая II с высшей точкой, именуемой пиком Сольсбюри, а с юга хребет Мус-таг. Особенно эффектная картина получалась, когда месяц скрывался за плотными облаками, погружавшими лагерь во мрак, тогда как серебристый лунный свет обливал своим сияньем вечные снега отдаленных гор.
Дни проходили между тем, как часы, и я сам удивился, когда начало сентября застало меня все на том же месте, в этом веселом обществе. Я много раз порывался уехать, но оба гостеприимные генерала, расположение которых я успел приобрести, уговаривали меня остаться еще день-другой. Делать нечего, пришлось прибегнуть к «военной хитрости». В один прекрасный день я велел Ислам-баю приготовить все к выступлению, а сам отправился проститься к генералу Повало-Швейковскому, причем сообщил ему, что караван мой готов уже выступить. Генерал на это сказал, что мне следовало бы переждать еще денек — случится нечто замечательное. Военная хитрость моя не привела ни к чему, я остался и не на денек, а на несколько.
На следующий же день действительно случилось нечто замечательное, а именно получена была от лорда Сольсбюри телеграмма с последней станции на северной границе Индии. Телеграмма содержала важную новость, что Англия приняла предложенные русскими условия относительно проведения границы.
Известие это было принято в обоих лагерях с живейшим удовольствием. Всюду виднелись довольные радостные лица. Комиссия выполнила свою задачу, установила определенную границу между русскими и английскими владениями в Памире недалеко от Гиндукуша, и теперь можно было вернуться по домам.
Оставалось только одно. Члены комиссии проработали вместе три месяца подряд, и представителям двух государств нельзя же было расстаться, не задав друг другу прошальных обедов. Я был торжественно приглашен на оба обеда, и так как подобные званые обеды должны считаться в числе диковинок Центральной Азии, то я ради них с удовольствием пожертвовал еще двумя днями.
11 сентября состоялся русский обед. Генерал Джерард и я были посажены один по правую, другой по левую руку хозяина. Мой порядком потертый дорожный костюм, без всякого признака манжет или воротничков, резко выделялся среди парадных мундиров генералов, полковников, капитанов и дипломатических агентов, мундиров, украшенных вдобавок орденами и медалями за храбрость. Но я, покидая Кашгар, не подозревал, что попаду в такое изысканное общество, и не взял с собой парадного костюма. Я, впрочем, не унывал, а военные льстили мне, уверяя, что мой поход по пустыне стоит иных военных походов.
Обед представлял ряд гастрономических сюрпризов, казавшихся прямо невероятными при мысли, что дело происходит у подножия Гиндукуша. Обильная закуска состояла из икры, консервов, швейцарского сыра, страсбургских паштетов и прочих деликатесов. За обедом подавали, между прочим, раковый суп, майонез из омаров, спаржу и проч. Единственное блюдо, не вызвавшее удивления, было мороженое: льду было вдоволь на «крыше мира».
Вина подавались не туркестанские, а французские. Шампанское на Памире! Первый тост провозгласил хозяин за императора Николая II и королеву Викторию. Второй тост был за эмира афганского; третий — за короля Швеции и Норвегии, который также имел на обеде своего представителя.
Официальная часть праздника закончилась к полуночи, когда англичане стали качать хозяина. Руки у них были сильные, а до потолка на «крыше мира» было высоко! Затем следовал неофициальный оживленный эпилог, на вольном воздухе, вокруг костра. Говорили речи, пели песни, покрываемые громким «ура» и английской песнью: «For he is a jolly good fellow, that nobody can deny».
На следующий день дал обед генерал Джерард; этот обед прошел так же весело и с таким же длинным рядом тостов. Между прочим, капитан Свайней провозгласил горячий тост за дам, и кому-то пришла в голову оригинальная идея заставить меня отвечать от имени этих отсутствующих дам. Я повиновался, закончив свой тост следующими словами: «Если эти далекие дамы так же любезны и гостеприимны, как их мужья и женихи, с которыми я имел удовольствие познакомиться здесь, то они, наверное, уже не земные существа, а небесные и общество их сулит рай здесь на земле».
По окончании обеда нас ждал приятный сюрприз. Около самого лагеря был разложен громадный костер, дрова для которого были доставлены специально на этот случай из Канджута, лежащего по ту сторону Гиндукуша! Костер зажгли, и пламя его озарило всю окрестность с белыми палатками.
При этом свете представители всех народностей, подвластных англичанам и входивших в состав их эскорта, исполнили свои национальные танцы; танец с саблями произвел при зареве костра особенно сильное, почти жуткое впечатление. Мы созерцали зрелище, сидя на расставленных полукругом стульях и попивая пунш и другие напитки, которые разносились слугами с тюрбанами на головах.
13 сентября рано утром английские пундиты сняли нас всей группой, и затем начались крепкие прощальные рукопожатья. Англичане направлялись к югу через проход Дар-кот в Кашмир и дальше в Индию, а русские к северу. Генерал Джерард последовал за своим русским коллегой, имея в виду совершить путешествие по России, а лейтенант Майльс, стоявший в Гильгите, получил позволение отправиться на Памирский пост. В этот день мы сделали только 22 версты до киргизского аула Ак-таш, где снова разбили лагерь и провели еще один приятный вечер.
Я не мог принять любезного приглашения генерала Повало-Швейковского сопровождать его в Маргелан, — это уж слишком выходило из рамок моей программы. И как ни интересно было бы целый месяц путешествовать по Памиру при таких необычайных условиях и затем присутствовать при торжественной встрече, ожидавшей, как я знал, английского гостя в Маргелане, я устоял против искушения, вспомнив о том, что прибыл сюда не ради удовольствия и что мне уже знаком тот путь, по которому направится генерал.
В высшей степени заманчивым было и любезное приглашение генерала Джерарда отправиться вместе с англичанами и полковником Гольдиш в Индию. Я не знаю, что привлекало меня в данном случае больше — самая страна, окутанная дымкой легенд, или общество полковника, знаю только, что мне очень трудно было преодолеть это искушение, и я расстался с полковником, в котором успел оценить благородного, любезного и полного достоинств человека, с чувством живейшего желания поскорее встретиться с ним вновь.
