Попытка вырыть колодец в другом месте, предпринятая на следующее утро 12 февраля, также не удалась. Тогда Касим стал продолжать рыть начатый накануне колодец и нашел-таки воду на глубине 4,16 метра. В колодец спустили наскоро смастеренную лестницу и стали черпать ведром воду, медленно сочившуюся из песчаного слоя, находившегося между двумя слоями глины.
Сначала дали напиться всласть верблюдам и ослам, потом в течение дня наполнили водой четыре козьих бурдюка и 13 февраля могли снова с легким сердцем пуститься в путь. Верблюжья шкура стала после обработки ее теплым песком такой легкой, что ее мог нести даже осел, но, само собой, вечно отставал от других.
Тотчас после того, как мы оставили за собой ясно выраженную борозду речного русла, налево от нас показалось стадо из шести верблюдов. Некоторые паслись, другие отдыхали. Один был самец, двое детенышей и три самки. К удивлению нашему, мы могли подойти к ним почти на 200 шагов, наблюдая за всеми их движениями; это было тем легче, что солнце стояло высоко и воздух был чист. Большой самец лежал совершенно спокойно около тополя; остальные стояли в выжидательной позе и смотрели на нас с большим вниманием, не проявляя ни малейшего намерения обратиться в бегство.
Мы медленно продолжали свой путь, а Ислам в это время, забрав в обход, подкрался к ним на 50 шагов. Животные, однако, почуяли опасность. Самец встал, и стадо медленной рысью пустилось к северо-востоку, причем им предстояло пересечь наш путь и пробежать мимо тамариска, за которым притаился Ислам.
Раздался выстрел, самец сделал еще шага три и упал. Когда мы приблизились к нему, он был уже мертв. Пуля попала в горло, и отверстие, пробитое ею, было так невелико, что мы с трудом нашли его, — излияние крови задерживалось густой шерстью.
Это был великолепный экземпляр; но нам предстоял переход через пустыню, и нельзя было терять время на снимание шкуры. Люди удовольствовались тем, что вырезали из горбов жир, который отлично пригодился для сдабривания рисовой каши. Сняли также с животного порядочное количество шерсти; из нее мы потом свили веревки, в которых нуждались.
У этого верблюда горбы были очень сильно развиты. Передний горб упирался на семь спинных позвонков, задний на шесть. У первых из этих позвонков дуги были сильно развиты, у других же дуги почти не выдавались из хребта. Между позвонками были натянуты крепкие желтые жилы, а жировые отложения горбов связывались с туловищем только соединительной тканью, так что их легко было срезать.
Остальную тушу всю бросили, уготовив «роскошный дастархан волкам и лисицам», как выразился Ахмет-Мерген. Первый убитый верблюд, с которого сняли шкуру, застыл за ночь так, что обратился в твердую замороженную глыбу. Без сомнения, дикие верблюды долго будут обегать места, где лежали убитые их товарищи.
Мы успели пройти не особенно большой конец, как наткнулись на третье стадо из пяти голов: одного самца, двух самок и двух детенышей. И эти оказались не особенно пугливыми. Они отбежали только шагов на пятьдесят, подпустили нас к себе довольно близко, после чего опять отбежали, и так до трех раз. Тут Ислам выстрелил прежде, чем я успел остановить его, в самку. Пуля попала ей в колено правой передней ноги. Она сразу упала, приняв обычную позу лежащих верблюдов. Затем она склонила голову на левый бок, открыла пасть, уткнулась мордой в песок и дико заревела от боли.
Она не смотрела на нас, но мне почудилось в ее потухающем взоре выражение ненависти к мучителям ее родичей.
Не успели воткнуть ей нож в горло, как она испустила дух. Мне совестно было за это жестокое, бесполезное убийство, и я строго запретил впредь стрелять в диких верблюдов.
Итак, рассказы пастухов о необычайной пугливости диких верблюдов не подтвердились. Животные не проявили также на наших глазах ни особенной осторожности, ни быстроты и не допускали нас к себе очень близко. Застрелить же дикого верблюда оказалось вовсе не трудно: он падал от первой пули, куда бы она ни попадала: в спину, шею или ногу. Как то обстоятельство, что они не были настороже, так и худоба их ясно указывали, что они находились в периоде течки.
Преинтересно и презабавно было наблюдать за нашими тремя верблюдами-самцами. Они замечали диких куда раньше, чем мы, и начинали глухо реветь, бить хвостом по спине, а пена так и клубилась у них изо рта. При виде же умирающей самки они совсем взбесились, так что пришлось их привязать; пена бежала у них изо рта, и они дико вращали свои обыкновенно столь спокойные глаза.
В течение следующих дней мы видели еще несколько стад, а иногда и одиночек. Под конец мы так привыкли к этому зрелищу, что перестали обращать на него внимание. Животные паслись, поедая сухую листву тополей и кусты тамариска; убегая же, они всегда направлялись в глубь пустыни, к высоким барханам, на гребни которых взбегали с удивительной легкостью. Бегали они почти такой же неуклюжей рысью, как и домашние верблюды, так же неграциозно вскидывая на ходу своими длинными ногами. Но у домашних верблюдов горбы на бегу колеблются и качаются, у диких же горбы остаются неподвижными и торчат прямо кверху. Рев диких верблюдов по звуку и жалобному тону вполне схож с ревом домашних.
Вопрос о воде вдруг неожиданно разрешился. Вечером 13-го мы нашли чистую пресную воду уже на глубине 1,53 метра.
14-го мы сделали большой переход. Песок стал громоздиться выше, живые тополи и кусты тамариска попадались реже, но мертвый лес в течение всего дня почти не прерывался. Местами твердые побелевшие стволы шли так часто, что напоминали кресты на кладбище, и мы медленно лавировали между ними. Если верблюды стукались о них вьюками, они разбивались вдребезги, звеня, точно стекло.
О том обстоятельстве, что мы все еще шли по старому речному руслу, свидетельствовал мертвый лес, глинистые откосы и гряды, которые попадались между барханами и некогда ясно отмечали русло реки. Но чем дальше мы подвигались к северу, тем более прежние неровности поверхности оказывались сглаженными наносным летучим песком.
15 февраля мы очутились между барханами, достигавшими 30 метров высоты. Почти весь день тополи и кусты тамариска попадались крайне редко, но к вечеру мы опять набрели на полоску растительности. От нашего лагеря мы могли насчитать впереди до 42 живых тополей.
16 февраля. Медленно продолжаем подвигаться к северу. Каждый день точно высчитываем пройденное расстояние. Утром барханы стали пониже, и мы с нетерпением искали на северном горизонте темной линии, обозначавшей лесную полосу Тарима. Оазис с семьюдесятью свежими тополями манил нас отдохнуть, но тут Ахмет-Мерген открыл след пантеры и сказал, что вряд ли этот зверь удаляется от воды более чем на день пути. Мы и продолжали путь, не допуская мысли, чтобы пантера эта могла явиться с юга, с Керии-дарьи.
Между тем барханы опять достигли 15 метров высоты, ландшафт оставался мертвым, и только раза два попался на дороге помет диких верблюдов. Тем временем уже смерклось, и мы расположились лагерем около одинокого тополя, ветви которого скоро были общипаны нашими верблюдами. Ослы наши во время перехода по этой части пустыни питались главным образом пометом диких верблюдов.
17 февраля. Ландшафт не меняется, песок все так же мощен и трудно проходим. Мы сделали привал около двух тополей, так как рассчитывали найти здесь воду, и действительно нашли ее на глубине 1,63 метра. Это было тем более кстати, что запас воды у нас вышел еще вчера.
18 февраля. Вода просачивалась так медленно, что нам удалось наполнить всего один толум (козий бурдюк), с чем мы и выступили в путь. Путь становился все затруднительнее. Один даван оказался 40 метров высоты. Мы медленно взбирались по уступам барханов и наконец достигли вершины. Но даже и с этой возвышенной точки не было видно ничего, кроме бесплодного песку. Вид напоминал западную часть пустыни Такла-макан.
Мы были необычайно молчаливы в этот день. Раз только Ахмет-Мерген рассмеялся, когда я, указав ему вниз с вершины одного бархана на циркообразную впадину между рогами барханов, спросил, не хочет ли он скатиться туда, присев на корточки, и принести оттуда водицы. Ислам и я побывали в худшей переделке, и наше спокойствие действовало на других, которые начали уже падать духом. Запас воды выпили вечером и утром. Верблюды были голодны и принялись за свои седла.
