— Мы буквально умираем с голода, хозяин, — сказал путешественник, — не можете ли вы дать нам закусить чего-нибудь?

— Гм! — отвечал трактирщик с замешательством. — Уже поздно, кабальеро, я не знаю, найдется ли во всем доме лепешка из сарачинского пшена.

— Ба-ба! — возразил путешественник. — Я знаю, что это значит: приступим прямо к делу. Дайте мне ужинать, я не посмотрю на цену.

— Если бы вы мне заплатили по пиастру за каждую лепешку, я не знаю мог ли бы я подать вам две, — отвечал трактирщик все с большим и большим принуждением.

Путешественник смотрел на него пристально минуты две, потом, тяжело положил руку на плечо его и, принудив его наклониться к себе, сказал:

— Я хочу провести два часа в вашей гостинице, я знаю, что через несколько минут вы ждете многочисленное общество и что у вас все готово для его приема.

Трактирщик хотел возразить, но путешественник остановил его.

— Молчите! — продолжал он. — Я хочу присутствовать при разговоре тех кто приедет, разумеется, так, чтобы меня не видели и не слышали, но так, чтобы я не только их видел, но и слышал все, что они будут говорить. Поместите меня, где хотите, — это ваше дело. Впрочем, так как всякий труд заслуживает вознаграждения — вот вам десять унций; я дам вам столько же, когда ваши гости уедут. Спешу вас уверить, что мое требование ни в чем вас не компрометирует и что никто никогда не узнает нашего условия. Вы меня поняли, не правда ли? Теперь я прибавлю, что если вы мне откажете в том, что я вам предлагаю…

— Если я откажу?

— Я прострелю вам голову, — прямо отвечал путешественник. — Друг мой, которого вы видите, взвалит вас на плечи, бросит в воду, и все будет кончено. Что вы думаете о моем предложении?

— Я думаю, — отвечал бедный трактирщик с гримасой, имевшей притязание походить на улыбку, и дрожа всем телом, — что мне не остается выбора и что я должен согласиться.

— Хорошо! Вы становитесь рассудительны. Возьмите же эти унции в виде утешения.

Трактирщик положил деньги в карман и со вздохом поднял глаза к небу.

— Не бойтесь ничего! — продолжал путешественник. — Все произойдет лучше, чем вы предполагаете. В котором часу ожидаете вы ваших гостей?

— В половине одиннадцатого.

— Хорошо! Теперь половина десятого: у нас есть время. Где вы намерены нас спрятать?

— За прилавком. Никто не подумает искать вас там, тем более что я сам буду служить вам прикрытием.

— Стало быть, вы будете присутствовать на этом собрании?

— О! — отвечал трактирщик с улыбкой. — Меня нечего им опасаться, тем более что, если я разболтаю, то мой трактир погибнет.

— Справедливо. Итак, это решено; когда настанет время, вы поместите меня за прилавком; но не может ли поместиться там и мой товарищ?

— О! Очень удобно.

— Я думаю, что с вами это случается не в первый раз?

Трактирщик улыбнулся и ничего не отвечал.

Путешественник подумал с минуту.

— Все-таки дайте нам закусить, — сказал он наконец, — вот вам еще два пиастра за то, что вы подадите нам.

Трактирщик взял оба пиастра и, забыв, что уверял будто у него ничего нет, в одно мгновение уставил стол кушаньями, которые, не будучи деликатесами, были, однако, довольно вкусны, особенно для людей, аппетит которых сильно возбужден.

Оба путешественника рьяно принялись за ужин, и около двадцати минут слышалась только работа их челюстей.

Когда голод был наконец утолен, тот из путешественников, который, по-видимому, присвоил себе право говорить за себя и за товарища, отодвинул свой прибор и, обратившись к трактирщику, скромно стоявшему позади со шляпой в руке, сказал:

— Теперь поговорим о другом. Сколько у вас слуг?

— Двое: тот, что отвел ваших лошадей в конюшню, и еще другой.

— Очень хорошо; вам, верно, не нужны они сегодня, чтобы принять ваших гостей?

— Конечно, нет, тем более что для большей верности я один буду им служить.

— Тем лучше, стало быть, вы можете послать одного, разумеется, с тем, что за это будет заплачено?

— Могу! Куда же надо его послать?

— Просто отнести вот это письмо, — он вынул запечатанную бумагу, спрятанную на его груди, — на улицу Монтерилло, сеньору дону Антонио Ралье, и принести мне ответ сюда же, скорее.

— Это легко. Пожалуйте мне письмо.

— Вот оно, и вот четыре пиастра за труды.

Трактирщик почтительно поклонился и немедленно вышел из залы.

— Я думаю, Курумилла, — сказал тогда путешественник своему товарищу, — что наши дела идут неплохо.

Тот отвечал безмолвным знаком согласия. Через минуту трактирщик воротился.

— Ну что? — спросил путешественник.

— Ваш посланец отправился, только, верно, он воротится нескоро.

— Это почему?

— Потому что ночью запрещено ездить верхом по городу без особого позволения, так что он принужден идти и воротиться пешком.

— Это все равно, только бы он воротился до восхода солнца.

— О! Задолго до того.

— Стало быть, все хорошо; но, я думаю, что приближается минута, когда ваши гости приедут.

— Действительно, так. Не угодно ли вам следовать за мной?

— Пойдемте.

Путешественники встали, трактирщик в несколько мгновений убрал остатки ужина, потом отвел своих гостей за прилавок.

Этот прилавок, довольно высокий и очень глубокий, представлял им, если не удобное, то зато совершенно надежное убежище, куда они спрятались с пистолетом в каждой руке, чтобы быть готовыми на всякий случай.

Едва поместились они под прилавком, как несколько ударов, сделанных особенным образом, раздалось в дверь гостиницы.

В одном из наших прежних сочинений мы документально доказали, что после объявления своей независимости, то есть около сорока лет, в Мексике было двести тридцать революций, что дает в среднем по пяти революций в год.

Причину этих революций следует отыскивать в честолюбии офицеров, командующих армией. Этих офицеров считается двадцать четыре тысячи, тогда как сама армия состоит всего из двадцати тысяч.

Эти офицеры вообще очень несведущие и, в особенности, очень честолюбивые, не способные скомандовать самое простое движение, находят в общественных беспорядках случай к возвышению, который иначе не встретили бы, и множество мексиканских генералов достигли своего звания, никогда не присутствовав в сражении и даже не видав другого огня, кроме огня своей сигарки, которая не выходит у них изо рта; зато они умели ловко направить революцию, и каждая революция доставляла им чин, а иногда и два, таким образом они приобрели звание генералов, то есть возможность при случае в свою очередь провозгласить себя президентом республики, что составляет мечту каждого из их и постоянную цель их усилий.

Мы сказали, что путешественники едва успели спрятаться за прилавок, как несколько ударов, сделанных особым образом в дверь гостиницы, предупредили трактирщика, что таинственные гости, ожидаемые им, начинали прибывать.

Лусачо, трактирщик, был толстый, низенький человек с лукавой физиономией, с серыми, вечно бегающими глазами, с косым взглядом, с толстым брюхом, настоящий тип мексиканского трактирщика, жадного к прибыли, больше, чем два жида, и умевшего очень хорошо — когда обстоятельства этого требовали, то есть, когда дело шло о его выгодах — поступать против совести; он удостоверился одним взглядом, что в зале все было в порядке и ничто не обнаруживало присутствия незнакомцев, потом направился к двери, но, прежде чем отворить ее, вероятно, для того, чтобы доказать свое усердие, заблагорассудил спросить прибывших:

— Кто там?

— Мирные люди, — отвечал грубый голос. — Отвори, именем черта, если не хочешь, чтобы мы выбили дверь.

Лусачо, без сомнения, знал этот голос, потому что несколько резкий ответ, полученный им, показался ему достаточен, и он немедленно начал отодвигать запоры.

Как только дверь была открыта, несколько человек ворвались в гостиницу, толкая друг друга, как будто боялись погони.