— Я нахожу, — отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, — что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.

— Вы мне льстите.

— Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.

— Теперь нам надо расстаться, — сказал, вставая, капатац.

— Уже?

— Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.

— Вероятно, на какой-нибудь заговор.

— Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.

— Так выгоняйте же меня.

— Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?

— Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.

— Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?

— Знаю: он живет в улице Монтерилло.

— Это в нескольких шагах; если вы желаете, я велю вас проводить туда.

— Я очень буду вам обязан. Но кому?

— Разве вы забыли человека, который держит вашу лошадь? Он проводит вас.

— Тысячу раз благодарю.

— Полноте! Не стоит благодарности. Вы завтра пойдете гулять в Париан?

— Я очень желаю видеть вашего францисканца.

Оба улыбнулись.

— Теперь дайте мне вашу руку и расстанемся.

Они вышли.

Капатац провел Тигреро по тем же коридорам. Капатац, отворив последнюю дверь, высунул голову: улица была пуста, посмотрев направо и налево, он свистнул, и через несколько минут послышались шаги и явился пеон, ведя за узду лошадь Тигреро.

— Прощайте, сеньор, — сказал капатац. — Благодарю вас за приятный вечер, который вам угодно было посвятить мне. Пиллат, проводи этого кабальеро в улицу Монтерилло и покажи ему дом дона Антонио Ралье.

— Слушаюсь, — лаконично отвечал пеон.

Друзья простились в последний раз, Тигреро сел в седло и поехал за Пиллатом, между тем как капатац воротился в дом, заперев за собой дверь.

После бесчисленных поворотов, всадник и пешеход добрались наконец до улицы, по величине которой Тигреро счел ее принадлежащей к аристократическому кварталу.

— Вот улица Монтерилло, — сказал пеон, — а вот и дон Антонио, которого вы ищете, — прибавил он, указывая на всадника, сопровождаемого тремя слугами верхом и хорошо вооруженными.

— Вы это знаете наверное? — спросил Тигреро.

— Еще бы! Я его знаю хорошо.

— Если так, примите этот пиастр, друг мой, и ступайте, мне больше не нужны ваши услуги.

Пеон поблагодарил и ушел.

Во время этого разговора всадник остановился, очевидно встревоженный.

— Подъезжайте без опасения! — закричал ему Тигреро. — Я друг.

— О-о! Теперь поздно встречать друга на улице, — отвечал дон Антонио, который, однако, подъехал, не колеблясь, но положив руку на оружие, на случай неожиданного нападения.

— Я Марсьяль Тигреро.

— Это другое дело. Чего желаете вы? Гостеприимства? Я велю слуге проводить вас в мой дом, потом оставлю вас до завтра, потому что я занят.

— Принимаю ваше предложение, но, одно слово…

— Говорите!

— Где дон Валентин?

— Вам нужно его видеть?

— Чрезвычайно.

— Пойдемте же со мной, я еду к нему.

— Само небо устроило так кстати! — вскричал Тигреро, следуя за доном Антонио.

Было очень поздно, когда заговорщики расстались и последняя группа офицеров вышла из гостиницы; на шоссе уже слышался топот лошаков и лошадей индейцев; ехавших на рынок; и хотя темнота была еще сильна, однако звезды начали исчезать на небе, холод сделался пронзительнее — словом, все возвещало скорое явление рассвета.

Оба путешественника опять сели за стол друг против друга, безмолвные и неподвижные, как статуи.

Трактирщик ходил по зале с озабоченным видом, как бы прибирая и чистя, но в действительности довольно растревоженный и желая в глубине сердца поскорее освободиться от этих двух зловещих посетителей, молчание и воздержанность которых мало внушали ему доверие.

Однако тот, что один говорил за себя и за товарища, два раза слегка ударил по столу: трактирщик тотчас подбежал на этот зов.

— Чего вы желаете? — спросил он с раболепным видом.

— Ваш посланец долго не возвращается, — cказал незнакомец. — Ему следовало бы уже воротиться.

— Извините, сеньор, отсюда далеко до улицы Монтерилло, особенно когда идешь пешком, однако, я думаю, что пеон скоро воротится.

— Да услышит вас небо! Подайте нам тамариндовук настойку.

В ту минуту, когда трактирщик принес требуемую настойку, постучали в дверь.

— Вот, может быть, наш посланный, — сказал незнакомец.

— Весьма возможно, сеньор, — отвечал трактирщик.

Он немного растворил дверь, которая удерживалась изнутри крепкой железной цепью, не позволявшей отворяться более нескольких дюймов, так что никакой посетитель не мог проскользнуть в дом без позволения хозяина.

Эта мера предосторожности, очень благоразумная и вместе с тем очень простая, принята во всей Мексике из-за того недоверия, какое внушает жителям организация мексиканской полиции, покровительствующей ворам.

Обменявшись несколькими словами шепотом с пришедшим, трактирщик снял цепь и отворил дверь.

— Сеньор, — обратился он к незнакомцу, пившему настойку, — вот ваш посыльный.

— Наконец! — с радостью вскричал путешественник, поставив стакан на стол.

Вошел пеон, вежливо снял шляпу и поклонился.

— Ну, друг мой, — спросил незнакомец, — вы нашли того человека, к которому я вас посылал?

— Нашел, сеньор, мне посчастливилось встретить его в ту минуту, когда он возвращался с улицы Сант-Агустин.

— А-а! Что же он сказал, получив мою записку?

— Во-первых, сеньор, он дал мне пиастр, потом сказал: «Воротись, как можно скорее, и скажи тому, кто послал тебя, что я поспею на свидание, назначаемое им, почти в одно время с тобой!»

— Так что…

— Так что он будет здесь, вероятно, через несколько минут.

— Очень хорошо! Ты малый умный, — отвечал незнакомец. — Вот тебе еще пиастр, теперь ты можешь уйти.

— Благодарю, сеньор, — сказал пеон, весело кладя пиастр в карман. — Если бы каждый месяц было по две ночи такие, как эта, то через год я разбогател бы.

И, поклонившись во второй раз, он вышел из залы по всей вероятности затем, чтобы отправиться спать.

Пеон не солгал, потому что не прошло и десяти минут после его ухода, как раздался топот лошадей, и не только постучались в дверь, но и позвали несколько раз.

— Отворяйте смело, хозяин, — сказал незнакомец. — Я знаю этот голос.

Трактирщик повиновался, и несколько человек вошли в залу.

— Наконец, вы воротились, любезный Валентин! -вскричал по-французски вошедший, с живостью подходя к путешественникам, которые, со своей стороны, подходили к нему.

— Благодарю за скорость, с которой вы явились на мое приглашение, любезный Ралье, — ответил охотник.

Трактирщик закусил губы, услышав, что говорят на языке, которого он не понимал.

— Гм! Это англичане, — прошептал он с досадой.

— Лусачо, — обратился Валентин к трактирщику; — я должен говорить о важных делах с этими кабальеро, так как я желаю, чтобы вы не мешали, я вас прошу уступить мне эту залу на один час.

— Сеньор… — прошептал трактирщик.

— Я понимаю, вы хотите денег, — хорошо, я вам дам, но с условием, что никто не войдет сюда, пока я не позову.

— Однако, сеньор…

— Выслушайте меня и не перебивайте! Еще не рассветет часа два, итак, до тех пор вы не отворяйте вашей гостиницы. Вы не можете ожидать посетителей; я покупаю у вас каждый час по унции. Вы согласны?

— Я думаю, сеньор, за эту цену я продам вам весь день, если вы желаете.

— Этого не нужно! — вскричал, смеясь, охотник. — Только я не хочу, чтобы подслушивали и подсматривали.

— Я человек честный, сеньор.

— Желаю думать так; только я предупреждаю вас, что если я увижу в щель глаз или ухо, я сейчас пошлю пулю в знак предостережения; а я имею несчастье стрелять очень метко.