А между заголовком и подзаголовком, как «Цельсь!» между «Готовьсь!» и «Пли!» — две фотографии, одна отличного качества, двухлетней давности, а вторая — мерзкая, явно переведенная с видеопленки, но на обеих — одно и то же лицо, до последней морщинки знакомое, уже оплаканное лицо…

Не помня себя, Тамара перевернула страницу и пробежала глазами текст. Вернее, его начало — прочесть всю полосу она не могла, ее распирали чувства, хотелось куда-то бежать и что-то делать…

— Сударыня, я идиот, — проговорил Бурцев. — Он — ваш муж?

Последний вопрос прозвучал уже Тамаре в спину.

В здание штаба поручик Уточкина влетела со скоростью лидера гладких скачек.

— Миссис Голдберг! — крикнула она. — Ваше благородие! Рут!

— Какого черта… — Капитан Голдберг поднялась с дивана. — Уточкина, что случилось? Пожар? Боевая тревога? Я сегодня посплю или нет?

— Мэм, я прошу разрешения поехать в Бахчисарай.

Командир эскадрильи посмотрела на часы.

— Не разрешаю. Через три с половиной часа у тебя вылет, через час передадут новое задание.

— Мэм, я успею!

— Это тебе кажется. На дорогах черт-те что, ты провожкаешься все четыре часа. Разбитая бронетехника, тягачи, куча гражданских машин, патрули… Ты знаешь, что из Севастополя идет эвакуация детей? Ты знаешь, что все, у кого есть на чем ехать, спасаются из городов? И разговора быть не может.

— Мэм!

— Нет, я сказала!!! Уточкина, я все понимаю, но — нет.

«Все ты понимаешь!», — Тамара, выйдя на улицу, пнула ни в чем не повинную дверь пяткой. — «Ни хрена ты не понимаешь, проклятая фригидная дура». За эту мысль ей тут же стало стыдно, но злость была сильнее.

—Тамара! — Капитан стояла у окна, скрестив руки на груди, похожая на индейского вождя. — Телефоны, между прочим, работают.

Тамара откозыряла и побежала к столовой, возле которой находился телефон-автомат.

Длинный гудок… Сейчас… Еще один… Телефон стоит возле самой постели… Гудок… Наверное, он не в спальне. На то, чтобы дойти до телефона нужно время. Гудок… Он же не может двигаться быстро. Боже мой, я бы на пузе доползла до аппарата! Гудок… Обычно после шести гудков она вешала трубку — шести гудков как раз достаточно, чтобы услышать и добраться из любого места квартиры. Седьмой гудок… Восьмой… девятый…

Она идиотка! Арт наверняка в гарнизоне!

Снова быстрый пробег пальцев по кнопкам. На этот раз — только один гудок.

— Девяносто третий у телефона.

— Мне нужен капитан Верещагин.

— Он всем нужен, мэм.

Тамара убила бы этого остряка, если бы могла сделать это по телефону.

— Очень хорошо, позовите его.

— Не могу, мэм. В данный момент он находится в госпитале.

— В каком?

— Не могу знать, мэм.

Удавить тупую пехтуру. Какой это может быть госпиталь? Бахчисарайский? Севастопольский? Симферопольский?

Время есть. Начнем с бахчисарайского…

Москва, 1 мая, 0600 — 1100

В этот день на пиках красных флагов, украшавших улицы советских городов по случаю светлого праздника Первомай, появились скорбные черные ленты. Демонстрации отменили, назначили траур. С Днем Международной Солидарности Трудящихся вас, граждане!

Подлое, ничем не спровоцированное нападение белобандитских самолетов на мирные советские аэродромы, отозвалось горечью в сердцах миллионов советских людей.

— Вот падлы-то, — переговаривались в очередях за хлебом, маслом, колбасой, мясом, рыбой, сыром, сахаром, водкой жители городов и сел. — И ведь без предупреждения, как немцы в сорок первом!

— А наши что?

— А что наши? Они, что ли, сумели помешать? Позор на весь мир: армию держим больше всех, а каких-то беляков не можем шапками закидать.

— Тише, товарищи, тише…

— Ничо-о, навтыкаем им! Деды-отцы им втыкали, и мы навтыкаем!

— Уж ты навтыкаешь, старый алкаш…

— Молчи, ебдыть, курва! Молчи, морда твоя жидовская, потому что щас как заепиздосю тебе между глаз!…

— И не стыдно, товарищи? В такую минуту…

— А ты тоже уйди, стукачина! Без тебя разберемся!

Правда, были и другие разговоры. В одной из комнат «комубежаловки» один из волосатых мальчиков сказал другому, потрясенно выключая радио:

— А здорово им наши вломили…

И уже пели в подворотнях на разухабистый мотивчик из «Чингисхана»: «Москоу, Москоу, забросаем бомбами — будет вам Олимпиада, а-ха-ха-ха-ха!»

Тот же день, Завидово, 0900 — 1400

На даче, где собрались Портреты — но уже не Большой круг, а Малый, из самых ключевых фигур — Олимпиаду и ее срыв не обсуждали. Хер с ней, Олимпиадой — судьба страны решается.

— Доигрались, значит, — с отеческой укоризной сказал Замкнутый. — Тут нам кто-то обещал победу на блюдечке с голубой каемочкой. Товарищ Маршал, вы часом не помните, кто это был?

Маршал съежился так, что ордена, как правило, вольготно располагавшиеся на груди, горько заскребли друг о друга.

— Готов признать… И искупить… — пробормотал он. — Как верный сын партии…

Конклав не выказал никакого сочувствия. Судя по лицам, общим было мнение, что с такими сыновьями надо поступать, как Петр Первый и Иван Грозный.

— Ну, главнокомандующим мы вас пока оставим, — наконец сказал Окающий. — Коней на переправах не меняют. А вот проработать вопрос — это уж извольте. Такая выходка безнаказанной оставаться не должна.

— Может, стоит подумать об оружии возмездия? — спросил Окающий.

Все притихли.

— ООН, — напомнил Тугодум. Когда надо было, его мысли шли с нормальной скоростью. — НАТО. Не дадут.

— Я думаю, радикальные меры можно приберечь на потом, — поддержал его Замкнутый. — Но возмездие должно состояться.

— Ответный бомбовый удар… — проговорил Маршал, — Будет нанесен… Сегодня же… В нашем распоряжении… достаточно… тяжелых бомбардировщиков…, до которых они не смогли дотянуться. Но как обеспечить… прикрытие?

— Да говорите четче, не мямлите! — прикрикнул Окающий.

— Сейчас… — Маршал уже откровенно взялся за сердце. — Одну минуту… сейчас пройдет…

В тесном кругу не было референтов, и какое-то время все ждали появления врача, позабыв, что врача-то никто и не вызывал. Маршал уже досасывал, стекленея от боли, таблетку валидола, когда Окающий спохватился:

— Батюшки! — и нажал кнопку вызова.

Заседание пришлось отложить, а коня на переправе — поменять.

Чтобы скоротать время, Портреты отправились на рыбалку. Рыбалка оправдала надежды, и потому нового главнокомандующего круг встретил гораздо благожелательнее, чем его предшественника.

Новый главнокомандующий поразительно быстро оказался в курсе всех дел и подготовил план действий в рекордное время: за два с половиной часа.

Такая оперативность была просто удивительной, но понравилась кругу вновь собравшихся Портретов.

— Нужно отдать себе отчет в том, что мы не сможем сегодня привести в действие аэродромы, разрушенные белогвардейской авиацией. Инженерные службы стараются изо всех сил, но ущерб слишком велик… Кроме того, мы продолжаем нести потери — противник разбросал по аэродромам активированные мины, ремонтная техника подрывается постоянно. Поэтому тяжелые бомбардировщики будут стартовать без прикрытия. Кроме того, извне зоны досягаемости их самолетов будет нанесен ракетный удар по авиабазам и кораблям, — его речь была ровной и четкой, как «Турецкий марш» в исполнении старательной консерваторки-выпускницы. Портреты, понимая смысл слов с пятого на десятое, в целом были довольны: напористая уверенность нового Маршала оказалась заразительной. Молодец мужик, не поддался пораженческим настроениям! Слушая его, портреты как бы распрямлялись: едрена вошь, сверхдержава мы или нет?