— Там больше никого нет? — спросил Бурцев, оглядывая женщин.

Тамара сделала отрицательный жест. Только сейчас она ощутила, как болят израненные стеклом и гравием ноги.

— А в помещении клуба?

— Тоже никого, — ответила за нее Рахиль.

— Хорошо, вернитесь туда. Если хотите, можете взять оружие. нам нужно еще закончить здесь… Где остальные женщины?

— Всех вывезли в Севастополь, — сказала Рахиль. — Мы остались случайно.

— Я понял, — сдержанно ответил Бурцев.

— Что ты понял? Что ты понял, факимада?! — закричала Рахиль. — Думаешь, нам хотелось остаться? Думаешь, нас спрашивали?

— Успокойся, Рахиль! — испуганно осадил ее Бурцев. — Ничего такого я не думал. Я… сочувствую вам. Я понимаю…

— Ни черта ты не понимаешь, — отрезала Рахиль. — И кончим этот разговор.

— Я не против, — обиделся Бурцев.

Такой подлости от женщин в целом и от Тамары в частности майор Колыванов не ожидал. Многие говорили ему, что ждать от бабы благодарности и честности — пустое дело, и, вроде бы, жизнь не раз подтверждала это… Но дураки, досадовал Колыванов, учатся только на своих ошибках.

Почему она взъелась на него? Разве он ее не спас? Разве не по-человечески обошелся? Разве хотел того же, чего остальные — всемером на круг? Ведь нет же, добро сделал и добра хотел в ответ, тепла, нормального отношения… А она, оказывается, только и ждала, пока он покажет, где его «шпалер». И второй раз он обошелся с ней по-божески, когда отобрал пушку — ведь мог бы и в самом деле позвать ребят и устроить ей египетские ночи. Нет, пожалел. Покорен был этим отчаянным протестом: не тряпка, настоящая женщина, рассчитывал все наладить… Наладил один. Гришке Семанцеву руку сломала и голову развалила, стерва. Ладно, где-то сержант и сам виноват: позор, что так дал себя поймать. Хоть и бабы, но все же офицеры и чему-то они научены.

Но когда их всех перестреляли и похватали, когда двое качинцев держали его за руки, а третий бил по ребрам и по морде — ведь не вступилась. Стояла и смотрела, дрянь. Ладно, двух других летчиц отделали по первое число. Озверели ребята. С цепи сорвались. Не всякий может удержаться, когда такой соблазн: делай что хочешь, и ничего тебе за это не будет… И зудит бес: попробуй, ведь, может статься, в жизни никогда такого больше не будет, и с женой своей ты этого не сделаешь… И отставать от других не хочется… Но с Тамарой-то всего этого не было! Это он, Михаил Колыванов, лично постарался, чтобы с ней такого не было!

Ну, подумал он, жив буду, не забуду. Ни одна баба от меня ни добра, ни доверия не увидит. Потому что знаю я теперь, во что оно обходится: в поломанные ребра и разбитую морду.

Глубокая ночь над Качей скрывала творившуюся в городке суматоху. Качинские спецназовцы готовили рейд на Севастополь, чтобы освободить пилотов. Десантники, посаженные на тот же хоздвор, куда они днем загнали качинцев, и не помышляли о побеге. Придут наши, тогда и посчитаемся. А в том, что они придут, сомнений не было.

Поручик Бурцев разбирался в управлении советской БМД, но мысли его блуждали где-то в жилом городке «вдов», среди «живой изгороди», там, где он увидел в луче фонаря черноволосую женщину в комбезе советского десантника.

Гора Роман-Кош, хребет Бабуган-Яйла, 30 апреля, 0225 — 0540

— Товарищ капитан, проснитесь! Вставайте пожалуйста, товарищ капитан!

Глеб продрал глаза, сел и хмуро спросил:

— В чем дело?

—Товарищ майор приехал, товарищ капитан.

Взгляд на часы:

— Третий час ночи, какого хрена… — Глеб не мог прийти в себя. Во рту было сухо и гадостно, как в заброшенной выгребной яме, голова гудела и слегка подводило живот. Он не так много выпил, как мало съел. А смешивать коньяк с водкой и пивом, закусывая фисташками и картофельными чипсами… Б-р-р!

Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку и пояс и пошел в сортир.

Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.

На дворе творилось неописуемое. Там, где еле хватало места для неполной роты, толпилась половина батальона. Среди БМД сиял черным лаком «Мерседес».

— Что такое, что за херня? — спросил Глеб.

— Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, — ответил Петраков. — В городе был бой. Наших вышибли. Грачев приехал, видите.

— Ах ты ж, господи, — Глеб затоптал «бычок» — Я думал, только Спас, а тут весь иконостас. А где товарищ майор?

—Где-то здесь, — Стумбиньш с трудом подавлял зевоту. — Они пробивались вместе.

—Откуда пробивались? Куда пробивались?

— Из Ялты — сюда, если я правильно понял, — зампотех, в свою очередь, достал сигарету.

— Трам-тарарам, — с чувством сказал Глеб. — Артем, а ты что думаешь? Что произошло?

— Не иначе как вторжение марсиан, — сказал Верещагин. — Не задавайте идиотских вопросов, Глеб, и не получите идиотских ответов. Конечно, это местные.

— Этого быть не может! — сказал Петраков. — Местные за нас. Они сами нас позвали!

— Ну, тогда остаются только марсиане.

— Хватит глупых шуток, — оборвал Стумбиньш. — Что мы будем делать?

— Что товарищи командиры скажут, то и будете.

К ним приближался штабной полковник.

Черт, подумал Глеб. — Черт, черт, черт. А так все хорошо начиналось. Цветы летели на БМД, девушки вешались на шею. За один день людей достали до того, что они за оружие взялись…

— Товарищи офицеры, где здесь можно спокойно поговорить? — спросил штабной полковник.

— В комнате отдыха, — быстро ответил Глеб.

— Очень хорошо, — полковник развернулся.

На «военный совет в Филях» не позвали ни капитана, ни старлея.

— Артем, ты что делать собираешься?

— Выполнять приказ. У тебя какой приказ? Занять эту гору и держаться на ней. Ну, так вот сиди и не рыпайся. И я буду сидеть и не рыпаться. Будем оба выполнять приказ.

А спецназовец перестал выглядеть вечным победителем, отметил Глеб. Если днем он походил на немца в июле 41-го, то ночью больше напоминал немца в июле 42-го. Капитан разглядел и красноватые глаза, и нервное постукивание пальцами по кобуре. Хотя лицо по-прежнему оставалось доброжелательно-непроницаемым.

— Пойдем выпьем кофе, — предложил старший лейтенант.

— Что?

— А что еще делать?

Они перебрались в кабинет и дернули «эспресо» из кофеварки.

— Шамиль, — приказал Верещагин татарину, — завари для товарищей командиров.

Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.

— Дернул черт заснуть, — пожаловался он. — Теперь глаза слипаются. Как ты?

— Это дело нужно перетоптать, — с видом знатока ответил старлей. — Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.

Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Кабинет начальника службы охраны, как и всякий кабинет, нес на себе отпечаток личности своего хозяина. Глеб попробовал представить себе этого человека. Большой раздолбай, судя по всему. Бумаги свалены в порядке «свой поймет, чужой не догадается», канцелярские принадлежности разбросаны без лада по ящикам стола, четыре маркера запиханы в стаканчик для карандашей, хотя у них есть своя подставочка… Творческий человек.

Капитан взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.

— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.

— Скрепки выдергивать, — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.

— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?