Верещагин готов был отдать свою правую руку, лишь бы вернуть Казакова в строй. Но предложить такой обмен было некому.

— Сэр, только что со мной связывался Симферополь. Третья попытка провалилась. Они не прорвались к Белой Церкви.

— И что?

— План строился в расчете на это. Погрузка уже идет… Четыре корабля отправлены… Я не знаю, что делать. Наши уже не могут удерживать господство в небе…

— Вы думаете… знаю я?

Верещагин не ответил. Не имело смысла отвечать: а зачем бы ему сюда приходить? Побалакать с полуживым Казаковым “за жизнь”?

— Чего вы ждете, Арт? Совета? Приказа?

Как все, кому доводилось говорить сквозь слабость и муку, Казаков посылал каждое слово с отдельным выдохом, как с попутным транспортом. Длинные промежутки оставляли в неуверенности: закончена фраза или нет?

— Совета.

— Мы все это обсуждали еще на корабле…

Артем помнил.

— Сэр, Траубе настаивает на том, чтобы вывести конвой в море. В расчете на авиационное прикрытие и поддержку из Крыма… И на то, что всех потопить не успеют.

Казаков на это даже ничего не ответил — только прикрыл глаза и слегка скривил губы. В Белой Церкви, куда не пробились крымские штурмовики, стояли полсотни Ту-16, которым совершенно не обязательно было подставляться: ракетами они могли ударить из безопасной зоны. На то, чтобы потопить конвой “Золотая лань” — даже если несколько ракет будет сбито — с головой хватит одного, от силы — двух вылетов.

— Я понимаю, сэр, что это шаг отчаяния… Но несколько кораблей уже в море. Вернуть я успею далеко не все… Я должен принять решение, и принять его быстро.

— Дальше… — сквозь зубы процедил Казаков.

— Симферополь считает, что нам лучше закрепиться в Одессе и держаться. Сегодня ночью по воздушному мосту перебросят еще тридцать самолетов… Они попробуют еще раз.

— А если у них не получится?

“Скорее всего”, — Артем сжал переплетенные пальцы. Красные давно поняли, чего хотят крымцы. Белую Церковь будут защищать всеми силами. Не дать уйти белогвардейскому десанту — уже вопрос принципа. Но даже это не главное. Главное — что вряд ли они продержатся еще ночь и день. Запас патронов, снарядов, мин и ракет конечен. И уж тем более конечна человеческая жизнь…

— Мне представляется самым лучшим… Вернее, наименее худшим… Пробиваться в Скадовск.

— Это будет Дюнкерк.

— Если мы останемся здесь, будет Сталинград.

— Обсуждайте это в штабе, а не со мной.

— Вы — начальник штаба.

— У меня болит голова…

— Пробиться можно у Березовки. Там против нас всего три полка из разных дивизий, в основном — танковые. “Бовы” пройдут через болото и выйдут к ним в тыл. Танки и “Воеводы” прорвутся…

— А дальше?

— Снимаем оборону у Коблево, морская пехота грузится прямо там на корабли и следует в Скадовск. Горная пехота форсирует лиман в районе Калиновки — там никого нет… А дальше мы просто бежим. До самого Николаева.

— Вы знаете, каковы силы красных в Николаеве?

— Один полк. По данным разведки, остальные — здесь.

— Им достаточно просто взорвать мост.

— Я знаю. Поэтому аэромобильный батальон вышлем впереди всех — захватить мост.

— Это такая же ересь, как и решение Траубе.

— Я знаю.

— Почему вам не нравится мнение командования?

— Потому что командование знает о ситуации понаслышке. И потому что отсюда до Севастополя — 360 километров, а из Скадовска — 80. Если мы начнем переправляться там, мы дадим красным гораздо меньше времени…

— Дюнкерк…

— У нас не хватит боеприпасов, чтобы продержаться день и ночь. И на одесских дивизионных складах недостаточно оружия, чтобы выдать всем “калаши”.

— Скажите все это в штабе. Оставьте меня, я сейчас не командир и не советчик… Думайте своей головой.

— Я думаю, сэр… Но я же могу ошибаться…

— И я тоже… Оставьте меня, Арт, моя голова разламывается… Если вам так неймется получить совет… попросите Голдберг погадать на картах Таро…

— Капитан Голдберг погибла час назад.

— Жаль… Тогда подбросьте монетку.

— Сэр!

— А чего вы хотели? Чтобы я принял решение за вас? Я бы этого не сделал, даже не будь проклятой контузии. Командир — вы… Уходите…

Артем встал, неловко откозырял и вышел. Врач со шприцем обезболивающего смотрел на него волком. Гусаров протянул командирский шлем.

— Готовьте Говарда Генриховича к отправке вместе с другими ранеными, — сказал Арт.

Не оглядываясь, он прошел по коридору в фойе аэропорта, по лестнице поднялся на балкон для провожающих… Внизу, в зале ожидания, собирали и готовили к отправке тяжелых раненых. Пожалуй, только этим людям он мог бы посмотреть в глаза спокойно…Для них, по крайней мере, все закончилось. Их эвакуируют одним из последних воздушных транспортов, и, если не собьют по дороге, те, кто выживет, узнают, что мы сыграли вничью. Выполнили миссию и погибли, пытаясь вернуться.

Остальные еще не знают, что обречены.

Артем облокотился на перила. Под грудину надавил пистолет, здоровенный “кольт” 41-го года выпуска, вполне исправный: Верещагин содержал его так, как положено содержать оружие, имеющее для тебя особое значение. Посмотрел на часы — дешевенькие “Сейко”, купленные на днях в первом же мелочном магазине взамен украденной каким-то красным бойцом “Омеги”. На рефлексию времени не осталось.

За спиной маячил Гусаров. Это раздражало.

— Чего вы на меня уставились, поручик? Чего ждете? Что я сейчас свистну в два пальца — и нам на помощь прискачет войско мертвых?

Гусаров дрогнул лицом, но голос у него остался прежним — ровным и корректным.

— Это было бы неплохо, сэр. Мертвых в этих степях просто до черта.

“Получил, игрушечный командир? Попробовал бы он так с Басмановым разговаривать, а?”

Реплика адъютанта вывела его из апатии. Внутри поднималась великолепная, холодная белая злость.

Какого, в самом деле, хрена? — подумал он. Командир я или кто? Плевать, что они мне скажут. Если никто ничего умнее не придумает — будет по-моему.

“Прошло четыре часа пути, а нас все еще не утопили. Полковник Казаков сказал, что это можно рассматривать как частичный успех.

Странное дело, но я не боялся, что нас утопят этой ночью. Следующей — да, может быть. Но не этой. Ощущение успеха было почти мистическим.

Я не сомневался в успехе — я сомневался в его необходимости. Как и тогда, вечером двадцать девятого апреля на горе Роман-Кош, появилась неуверенность. Но тогда она была минутной, нахлынула — и пропала. Теперь же она занимала все мысли — и, к несчастью, не на что было отвлечься. Я не мог думать об операции — за последние дни я думал о ней столько, что эти мысли достигли какой-то предельной концентрации и выпали в осадок. Когда настанет момент — я сделаю свою работу, и сделаю правильно, с тем въедливым занудством, с каким делал все, за что брался до сих пор. Не в этом проблема. Проблема в практической пользе от операции “Морская звезда”. Да, если Корниловская дивизия добьется цели, Крым получит передышку длиной в месяцы. Которые можно будет успешно использовать для поиска путей к мирному соглашению. Но будет ли мирное соглашение возможно после такой оплеухи? И не оттолкнем ли мы потенциальных союзников? Одно дело — когда мы отбились от высадившегося на Острове десанта. В глазах мировой общественности мы были героями и борцами за свою свободу. Теперь мы рискуем показаться агрессорами в глазах этой самой общественности. И начхать бы на нее, но тогда мы можем лишиться того, что принадлежит нам по праву: купленного год назад оружия. Мировая общественность проявляет удивительную гибкость в принципах, когда речь заходит о ее кровных интересах. Особенно — финансовых.

В плане было два узких места: доплыть и вернуться. Если мы выполним задание и не вернемся, весь морально-пропагандистский эффект сойдет на нет. Останется чисто практический выигрыш, который мало что даст: на неизбежных мирных переговорах Крым должен выступать с позиции силы. Что вряд ли возможно, если четверть армии будет положена в приморских степях.