Казалось, что никогда не кончатся минуты между исчезновением в дымке посланного к комбату с результатами разведки рядового и началом далекой, хорошо слышной в тумане стрельбы.
О! Пошла писать губерния: оживилась вышка, затарахтели пулеметы на машинах… Фонтанчики взметенной земли вырастают рядочками, словно кто морковку сажает: АГСы пошли в ход. А, заткнулся один из пулеметов… Получи, фашист, гранату!
— Пошли, ребята! — сказал он.
Страшновато, когда под ногами обрыв и камешки, стронутые твом ботинком, растворяются во мгле раньше, чем ты слышишь далекий стук… Да ладно, ребята, ничего страшного, какие-то там шестьдесят градусов, всего двадцать метров влево, пройти — что помочиться… Вот она, сваренная из труб оградка, вмурованная в гранит скалы, вот я перебрасываю через нее ногу, и чувствую всем своим бренным телом несуразную свою огромность и беззащитность перед лицом пулемета, который, по счастью, нацелен не в меня, и исправно молотит в сторону, прямо противоположную той, откуда пришли мы…
Пробежка… Здание передающего центра… Уф, есть, «мертвая зона» достигнута! Следующий! Пошел, пошел, пошел!
Тра-та-та! Очухались ребята на вышке, пулеметчик головы не может поднять от своей машинки — зато подключился заряжающий, и… твою мать!
Наблюдатель, оставленный ими наверху, дал ответную очередь, но — гадство! — одного из наших, Баева, успели срезать, едва он ногу перенес через забор. Глеб высунулся из-за угла, поднял автомат, нажал на спуск: жрите, сволочи! Грызите пули, если вам так нравится!
Перебежка, угол гаража, барабанная дробь пуль, попадающих в стальную площадку… Не пробиваются толстые железные листы, но плотность огня хорошая, и хрен вы развернете пулемет, гаврики! Хрен вы поднимете башку, хрен вы вообще что сделаете, потому что Степцов и Зурабов уже бегут, тарахтя ботинками, вверх по железным ступеням, и падает убитым парень-заряжающий, а пулеметчик, видя, что дело кисло, бросает пулемет и начинает отстреливаться, тоже наматывая пролет за пролетом, затрудняя стрельбу что Прохорову, сажающему с вершины горы, что преследователям, а потом и вовсе швыряет свой автоматик вниз — патроны кончились у нас, жалость-то какая! — и продолжает лезть наверх, словно это ему поможет… Уж больно быстро он лезет, что твой орангутан, и не по лестнице, а по наружным фермам, «волчьим ходом», красивым и техничным… Еще один скалолаз… Но что там с ним будет — уже плевать, главное — пулемет заткнулся, и беляки со своих оборонительных позиций ужже бегут сюда — пока что просто узнать, что случилось, а вот трах-тах-тах! — и нет друга ситного, и нет у вас здесь тыла, братцы, один сплошной фронт! Будете на том свете — спросите у Гитлера, как оно воюется, на два фронта-то…
Бежите? Бегите, ребятишки!
Глеб подал знак — все назад! По укрытиям!
Все попрятались.
…И тогда под ноги первому из бегущих он швырнул гранату…
«Ба-бах!» оказался значительно громче, чем Глеб ожидал…
Старший унтер Сандыбеков сам не знал, зачем, собираясь, ха-ха, на дело, он взял да и сунул в карман карабин.
Он не знал, зачем вообще взял на Роман-Кош свое скалолазное снаряжение. Конечно, не исключено было, что придется, может быть, чуток проявить мастерство… например, организовать отступление, спускаясь со скалы дюльфером… Но вот зачем он таскал в кармане карабин?
Бросив свой пулемет, отстреливаясь от наступающих, он бежал вверх по решетчатым ступенькам телевышки. У него остался один путь к отступлению: вверх. Он задержался лишь на секунду: «закрыл за собой дверь».
Теперь у него осталось ровно тридцать секунд. Тридцать секунд с того момента, когда он утопил стерженек детонатора в массе пластиковой взрывчатки и сорвал предохранитель.
Выпустив последние патроны, он швырнул автомат вниз, перепрыгнул с лестницы на железные фермы и полез по ним вверх — правильнее будет сказать «пошел», ибо Шэм передвигался по вертикальным конструкциям быстрее, чем иной человек — по ровной земле.
Если бы не пули, попадание которых в металл рождает в нем протяжный звук, и слегка нервирует, если бы не реальная опасность взрыва, это лазание вообще было бы детской забавой.
Сегодня днем, распределяя взрывчатку по крепежным болтам, они с Хиксом проявили скорее скупость, чем щедрость. Им совершенно не нужно было своротить вышку — достаточно как следует пугнуть тех, кто попытается влезть на нее — на тот случай, если дела пойдут совсем плохо…
Если они переборщили со взрывчаткой…
Если он не успеет добраться до верха и защелкнуть карабин на тросе…
Если… Ой, мама! Пятьдесят метров вниз — падать будет больно…
Хитрожопые краснопузые… Обошли, ф-факимада… Ничего, на хитрую жопу есть хер с резьбой.
Растяжка…
Парень на вершине горы едва не задел очередью по ногам… Одиночными стреляй, кретин! Нет, учиться тебе уже поздно…
Брезентовая тесьма плотно обхватывает руку… Страшно! А вдруг он все-таки разобьется?
Лязг карабина о сталь, щелчок…
И взрыв!
Молния блеснула внизу, звуки перестали существовать, вышка содрогнулась, Шэм сорвался и полетел вниз, заскользил по тросу на петле карабина, отчаянно пытаясь развернуться лицом к стене, в которую вмурована была растяжка: на такой скорости приложись спиной, не сумей самортизировать ногами — швах!
Сейчас пригодился бы опыт прыжков с парашютом… жаль, взять его негде…
Развернулся он в последнюю секунду перед столкновением, принял удар на ноги… Бисмалла!
Так, если этот парень наверху не отвлекся на взрыв и не принял это скольжение за падение, то он просто перегнется через край и снимет неудачливого Тарзана пулей… В сторону! Траверс! Ноги болят, ш-шайт, как болят ударенные ноги! Траверс!
А теперь — вверх, почти по отвесной скале, три метра — ерунда, он профессионал!
Так, мальчик действительно решил, что он просто свалился. Мальчик занят, он расстреливает наших ребят, которые пытаются отступсить под прикрытие каменных построек. Старший унтер Сандыбеков зол, как сам Иблис. Он с удовольствием спустил бы мальчика с горы без карабина и петли, но ему нужен еще автомат и патроны. Так что Шэм в три хороших прыжка оказывается рядом с парнем в десантной форме, и очень аккуратно вгоняет нож ему в затылок, под край шлема…
Автомат Калашникова-74. Как выразился господин Томилин — классическая модель. И в самом деле, лучше, чем АК-74У. И еще четыре рожка с патронами.
Будем жить…
Он нашел подходящий камень, принял упор, перевел автомат в режим «стрельба одиночными» и начал…
Не сразу Глеб понял, что там так взорвалось. Глянул наверх и ужаснулся…
Беляки заминировали вышку. Заряд рассчитали точно: самой вышке ни чича не сделалось, но площадку, где был пулемет, и куда — Господи Христе! — поднимались Зурабов и Степцов, ее сорвало с крепежных болтов напрочь. Теперь она валялась внизу, согнутая, как засохший лист, словно листы железа имеют свойство засыхать… А лестница, крепившаяся к ней одним краем, ходила вверх-вниз, как нелепые гигантские качели, и было что-то жуткое в ее движениях…
Обоих рядовых разбросало кусочками в радиусе сорока метров от вышки. Пулемет зашвырнуло почти ло линии вражеских сочлененных транспортеров.
Вторым ударом стала смерть Прохорова. Или не смерть… По-любому, автомат на вершине горы поменял хозяина, и это было им уже совсем ни к чему — они ведь должны были не дать белым зацепиться за эту площадку, отступить сюда… Вот зараза, уже двое тратят патроны лишь на то, чтоб заткнуть этого стрелка с вершины горы…
А все три белогвардейские машины уже горят, и белогвардейцы бегут сюда, и будет у нас тут сейчас не легкий бой, а тяжелая битва…
Глеб Асмоловский не знал, один он остался в живых или есть еще кто-то. Кто-то стреляет — значит, кто-то есть, никого не видно, значит, все в укрытии, стало быть, набегающих беляков можно угостить еще одной гранатой, а чем их угощать дальше — неясно, патроны в АК закончились. И он бросил еще одну гранату, и кто не успел упасть до взрыва — я не виноват, а сам опять нырнул за угол, перебросил «калаш» за спину и вытащил пистолет. Цель — добежать от гаража до административного корпуса. Программа-минимум. Вперед!
