Я едва не спросила, даст ли он шанс фирме «Мак-Тяп и Мак-Ляп, ремонт и строительство» предложить свои услуги, но вспомнила мудрые слова из четвертой главы «Как воспитать мужчину своей мечты»: «Мужчина – это железо, которое надо ковать, только когда оно горячо». Бен продолжал говорить про открытие «Абигайль», как мы устроим торжественный праздник, где гвоздем программы станут крохотные закусочные тартинки вокруг фонтана с шампанским.

Возле стола материализовался официант. Черт побери! Это яйцо в диаметре никак не меньше десяти сантиметров!

Бен внимательно изучал свою тарелку.

– Эта каша выглядит какой-то… влажной.

– Мне кажется, сэр, в каше должна наличествовать влага, – надулся официант.

Бен поднес ложку к носу и понюхал.

– А бельевой крахмал для густоты тоже должен в ней наличествовать? – осведомился он.

– Может быть, сэр, вы желаете пройти вместе со мной на кухню и научить нашего шеф-повара, которого мы с трудом переманили из Виндзорского замка, как готовить «la cacha»?

Я скорчилась на стуле. Люди обвивались вокруг колонн, приставляли ладони к ушам – лишь бы ничего не упустить. Конечно, Бен сейчас извинится и скажет официанту, что пошутил… Как же! Вместо этого мой ненаглядный похлопал меня по руке, пробормотал что-то насчет профессиональной этики и проследовал за официантом через вращающиеся двери на кухню. Мне осталось скручивать салфетку в жгут и натянуто улыбаться яйцу всмятку. Значит, это и называется «На Следующее Утро»?

Я простила Бену, как и полагается жене. Я всегда верила, что брак – это как крещение. Венчание смывает все грешное с наших отношений. Бен был замечательным женихом. Он будет образцовым мужем. Никакого чтения за едой, никаких монологов насчет достоинств пирога с заварным кремом. Ожидая его возвращения, я мысленно поправила себя: конечно, какие-то недостатки у Бена останутся, но они начнут мне нравиться. Я снова натянула улыбку на физиономию и принялась помешивать кофе: раз, другой… шестьдесят восьмой, шестьдесят девятый…

Когда мы с Беном воссоединились, вопрос с его родителями по-прежнему висел в воздухе. Мы решили в тот же день вернуться в Мерлин-корт. Я не возражала, потому что чувствовала, как этот дом зовет нас, скучает без нас. Наверняка Доркас и Джонас уже поставили чайник на огонь… Но все надо делать по порядку. Мы оставили багаж в «Постоялом дворе» и поехали в Тоттенхэм на автобусе. На остановке мы вышли следом за девицей на рахитичных каблуках, в одной руке сигарета, в другой – годовалый малыш и прогулочная коляска. Меня снова кольнула тревога за свекровь.

Когда в семьдесят лет разваливается твоя семья, что может быть хуже?! Лучше уж овдоветь… Эта женщина родила Бена, купала его, когда он был маленьким, подтягивала ему штанишки и уж наверняка не отвешивала такие затрещины, какой наградила свое чадо эта никотиновая мамаша. Я повернулась, чтобы облить ее презрением, ступила мимо подножки и потеряла туфлю. Бен поймал несносную обувь и, словно сказочный принц, склонился над моей ногой, но оказалось, что каблук свернут. Пока муж прилаживал каблук, я изображала фламинго, а мимо нас спешили люди, опустив головы навстречу порывистому ветру с брызгами дождя.

– Почти готово! – Бен вбил каблук.

Отпрыгнув с пути очередного пешехода, я заметила, что какой-то мужчина прислонился к закопченной кирпичной стене «Овощей и Фруктов Хаскелла». На вид – лет тридцать, волосы длинные, шеи почти нет, лицо все в прыщах. Подняв воротник плаща, он увлеченно ковырял мизинцем в зубах. Самое противное, что его глаза так и сверлили меня. Мне стало еще противнее, когда я его узнала – если на платформе Читтертон-Феллс был не он, то его брат-близнец. Я собиралась обратить на него внимание Бена, но он уже протягивал мне туфельку. И тут на нас налетела какая-то женщина.

– Ах, прошу прощения, дорогуши!

Высокая, с торчащими сосульками волосами, словно она поленилась смыть с них краску, в туго обтягивающих джинсах и нежно-розовом свитере. В руках она почему-то держала кастрюлю. На лице – то ли смущение, то ли любопытство…

– Ба-а! Миссис Клюке! – процедил Бен. – Следите, чтобы Папуля вовремя обедал?

Человек в Плаще исчез.

– Высокая женщина, говорите? – Гиацинта отложила блокнот. – Бесцеремонная, но добродушная, как мне представляется. Из тех, что предлагают помыть по дружбе ваши окна и навязывают яблочный пирог, не спрашивая, по душе он вам или нет.

– Ужасная нахалка, – согласилась я. – Сунула мне в руки пачку банкнот и велела купить что-нибудь симпатичное в качестве свадебного подарка – скажем, фарфорового пуделя в гостиную. Бен позеленел от злости!

– Кстати, о неприятном, – подхватила Гиацинта. – Вы рассказали Бентли или свекру про Человека в Плаще?

– Нет. Этот тип походил на помесь гангстера с обнищавшим сыщиком. Я и решила, что он – детектив в штатском. Но потом убедила себя, что человек в Читтертон-Феллс и соглядатай возле зеленной лавки Папули – это не одно и то же лицо. Очень уж неприятное совпадение…

Мы успели на поезд, который отходил домой после полудня. Пока он тарахтел по рельсам, я старательно улыбалась, так что все лицо онемело, в придачу к шее, которую продуло на сквозняке. Бен спал, а я любовалась, как ветерок играет с его черными кудрями. Я думала о пропавшей свекрови, о том, как мужественно вел себя утром Папуля, вспомнила мистера Вернона Шиззи и его чудесное спасение от, казалось бы, неминуемой смерти. Но в основном я думала о доме, который ждал нас, о милом сердцу Мерлин-корте, безопасном, надежном, верном.

Я сидела у надраенного кухонного стола, Тобиас на коленях, вымученная улыбка – на лице. Веселые обои с пшеничными снопами и васильками расплывались в глазах, керамическая плитка под ногами казалась ледяной. Ибо Доркас и Джонас встретили нас новостью: они уезжают. И бросают меня! Будь я старой пакостницей-миллионершей, непременно вычеркнула бы предателей из завещания!

– Неужто в самый Чикаго?! – в пятый раз спросила я.

– Я знала, что ты будешь ужасно рада! – Доркас бодро хлопнула меня по спине.

Джонас молодцевато стрельнул подтяжками.

– Ты будешь скучать без нас, но мы же ненадолго. А в мои годы вредно сиднем сидеть на одном месте.

Точно! Особенно если учесть, что последние пятьдесят лет Джонас носа из Мерлин-корта не высовывал.

С утренней почтой Доркас получила весьма лестное приглашение. Ее просили поспособствовать развитию хоккея на траве в Чикаго. Джонас тут же заявил, что не может позволить хрупкой женщине осваивать в одиночку дикую страну и перекусывать на ходу всякой дрянью. Свою тираду он закончил смачной фразой:

– Ох, Чикаго, городишко в моем вкусе!

Да что же это творится! Сначала мать Бена, а теперь Джонас и Доркас пожелали вылететь из насиженного гнезда.

Я принялась поправлять на окне горшки с огородной рассадой.

– Несчастный случай может приключиться с кем угодно. Вот ведь электрик-самоучка Соллоувей сам себя шваркнул электрическим током. А помните дантиста с Киплинг-стрит, чья бормашина взбесилась как раз в тот момент, когда он ставил себе пломбу? – Я спихнула кастрюли в мойку, повернула кран и выдавила едкий «Фэйри». – Поклянитесь, что будете смотреть по сторонам, когда переходите улицу, и поселитесь в доме с консьержкой.

– Апартаменты, там это так называется. – Джонас увлеченно размахивал веревкой, практикуясь в искусстве забрасывать лассо.

– А не взять ли с них клятву, что не станут участвовать в буйных вечеринках? – предложил Бен. – И пусть откажутся от любой жидкости крепче лимонада!

Не время для зубоскальства. Следовало составить список вещей, проветрить чемоданы и купить дорожные чеки.

– Когда вы уезжаете? – бодро спросила я.

– Через неделю, – с готовностью ответили дезертиры.

– До Рождества?! Но в гостиной будет неуютно, если у камина станут болтаться всего два чулка.