– Значит, женитьба на мне и есть тот самый компромисс?

– Бога ради, оставим это! – Бен швырнул меню на пол и схватился за голову. – Я говорил про поваренную книгу. Знаешь, Мамуля была права, когда сказала…

В кухню заглянул электрик, увидел нас и поспешно ретировался.

– И что же сказала мамочка малыша Бенни?

– Всего лишь что ты слишком чувствительна.

– Всего-то… – Да как она посмела?! Я улыбнулась, глядя куда-то поверх головы Бена. Только невероятное напряжение всех лицевых мышц не позволяло слезам градом катиться из глаз. – Неудивительно. Слишком чувствительные всегда валят с больной головы на здоровую.

Бен обессиленно привалился к стойке.

– Мне так хотелось, чтобы ты полюбила мою мать! Разве я не отнесся с любовью и добротой к твоим родственникам?

– Да?

– А их не так-то легко полюбить, всех, за исключением Фредди.

– Не мне судить…

– Давай без шуточек, Элли. – Тяжкий вздох.

– Какие уж тут шуточки! – Я старалась напустить на себя безмятежный вид. – Ведь один из моих родственников оставил тебе наследство.

Только эти слова слетели с моих губ, как я горько о них пожалела. Я была готова кинуться Бену в объятия и, рыдая, молить о прощении. Но когда он поджал губы и тщательно вытер руки полотенцем, словно стараясь стереть все следы моего прикосновения, я тут же шагнула назад, подальше от него.

– Вот оно что… – Каждое слово Бена как удар ножом. – Намекаешь, что я женился на тебе, потому что мне было мало половины наследства. И в своей алчности решил прибрать к рукам и твои денежки…

– Вовсе нет, – ответила я с достоинством, копая себе могилу поглубже. – Скорее уж я вышла за тебя замуж ради твоих денежек!

И я удалилась, гордо выпрямив спину и вскинув голову, как идущий на смертную казнь оловянный солдатик.

Покидая «Абигайль», я слышала, как Бен рычал на кого-то по телефону, требуя бокалы, задержавшиеся в пути. Послушать его, так ему придется подавать напитки в майонезных баночках. Для некоторых жизнь продолжалась…

Я вернулась в Мерлин-корт, не рассыпавшись по дороге от горя. Чтобы отвлечься, попутно подсчитывала, сколько нарушила заповедей, изложенных в руководстве «Око за око, зуб за зуб, или Конструктивный подход к семейной ссоре». Мое настроение окончательно упало, стоило мне войти на кухню. Магдалина принимала ванну, и некому было спасти меня от себя самой. А потому я совершила ужасный, отвратительный, порочный поступок – открыла холодильник и принялась складывать на тарелку самый жирный и вкусный провиант, который там обнаружился. Когда груда лакомств была чуть не с меня ростом, я поднялась в спальню, залезла в шкаф и скорчилась над своей добычей. Но разве мы когда-нибудь остаемся одни? Невидимыми? И неслышимыми?

Пока я жевала, платья шелестели и переговаривались: «Придется выпускать талию», «А мои рукава снова будут ей тесны», «Назад к десятому номеру лифчика»…

Когда тарелка опустела, я закрыла лицо руками и разрыдалась. Не только платья знали обо мне всю правду. Я тоже знала: у меня душа толстухи!

Магдалина заметила мои покрасневшие глаза, но я отговорилась недавней простудой: дескать, иногда насморк возвращается. Чтобы сменить тему, я завела беседу о ее семейном положении. Мамуля наотрез отказалась позвонить Папуле и не позволила сделать это мне.

В обычных обстоятельствах я бы энергично взялась за дело сама, но волна апатии несла меня дальше. Кроме того, у меня на руках был еще и Фредди. Он вернулся домой около трех, слабо шелестя, что обед остынет, если мне придется нести его в сторожку. Страдалец плюхнулся в качалку и не вставал оттуда до конца дня, невзирая на строгое предписание доктора как можно скорее приступить к работе. К моему великому изумлению, Магдалина прониклась к Фредди симпатией. Она сама вызвалась приготовить ему обед и ужин и отмахнулась, когда я пробормотала, что она и так слишком много на себя взвалила. К вечеру Мамуля перетряхнула все кухонные шкафчики, провела инспекцию в кладовке и переставила все так, что я навсегда распростилась с надеждами когда-нибудь отыскать подставки для яиц. Вьюнок в подвесных кашпо был подстрижен ежиком, на подоконнике рядком выстроились статуэтки святых. И отовсюду, куда ни глянь, глазели вязаные салфетки. Я всерьез заподозрила, что у черной хозяйственной сумки Мамули имеется двойное дно.

Когда вечером Бен вернулся из «Абигайль», мы были предельно вежливы друг с другом. Он лишь для вида возразил, когда я сообщила, что обед готовит Мамуля. Позже я не раз думала, что все пошло бы иначе, попытайся мы помириться, но на нас навалилось все разом: Мамуля, мое обжорство, Фредди и близящаяся премьера «Абигайль». Едва притронувшись к гренкам с сыром, Бен удалился в свой кабинет. Спустя четверть часа я заглянула в щелку и увидела, что он крепко спит в кожаном кресле.

В ту ночь мы лежали в постели так, словно между нами выросла стена. Иногда нога Бена касалась моей, и я откатывалась к краю. Иногда моя нога переходила границу, но Бен не шевелился, и я снова едва не падала с кровати, притворяясь, будто шарахаюсь от него.

В три часа утра я проснулась от жуткого кошмара, даже убийцы-гамбургеры с разинутыми кроваво-томатными ртами были не так ужасны. На сей раз никаких визуальных эффектов не было. Передо мной маячил огромный пустой экран, а потусторонний голос нашептывал: «Кто-то скоро умрет. Догадайся – кто? Догадайся…»

Я рывком села и огляделась. Комната была погружена в глубокий сумрак, Бен сидел на краю кровати и нянчил младенца… нет, палец. Я окликнула его, но он не ответил.

Лунный свет коснулся его руки. Зажав рот, я выскользнула из постели. Только бы не закричать, не хватало еще напугать Мамулю. Сейчас спущусь к телефону и… Дверь со стуком распахнулась – на пороге стояла маленькая фигурка в розовой фланелевой рубашке, плечи укрыты шалью, в руках шелестят четки.

– Что-то случилось, Жизель? Я слышала шум.

В другое время я бы непременно спросила Мамулю, в курсе ли она, что перед тем, как войти, следует постучать. Но разве можно сосредоточиться, когда под боком завывает Бен? Словно баобаб, задумавший найти опору в маргаритке, я прижалась к свекрови.

Мамуля мягко оттолкнула меня и склонилась над Беном. Прижав его голову к груди, она забормотала:

– Мой мальчик, мой единственный сыночек. Как он раскраснелся. Наверное, у него жар.

– Вы уверены? Это все бордовые шторы… поэтому он выглядит таким румяным, – слабо пискнула я.

– Почему ты не звонишь доктору, Жизель? – Лицо Мамули прекрасно выражало мои собственные чувства. – Не думай, что я слишком много на себя беру, но в такой момент ребенку нужна его мать. Будет лучше, если ты позвонишь еще и Исааку.

Доктор Мелроуз взял трубку после второго гудка. В Тоттенхэме никто не ответил.

Врач вынес приговор: заражение крови. Укор в глазах доктора Мелроуза был слабым отражением вины, терзавшей меня. Укладывая в саквояж инструменты, доктор заметил:

– Не сомневаюсь, Элли, что Бен сопротивлялся вызову врача, но вы могли применить ту же тактику, что и он, когда пригласил меня к вам. Если бы этот нарыв вскрыли вовремя, то теперь Бен уже выздоравливал бы. А сейчас его состояние очень серьезно.

– Я понимаю…

– Наша деревенская больница переполнена, иначе я немедленно госпитализировал бы его. Однако, – доктор Мелроуз поджал губы, – я думаю, Элли, вы справитесь, если будете ухаживать за ним вместе с миссис Хаскелл.

– А Бен… выживет?

– Естественно, если не будет осложнений. – Доктор нахлобучил шляпу, похлопал меня по плечу и затопал вниз по лестнице.

Я тащилась следом, едва не наступая ему на пятки. Мне не хотелось, чтобы он уходил. Сверху донесся голос Магдалины:

– Не волнуйтесь, доктор. Я не отойду от моего мальчика ни на секунду, буду ему читать и петь колыбельные.

Впервые за время визита глаза доктора Мелроуза потеплели. Он остановился.

– Только не переусердствуйте, дражайшая! Рекомендую вам прогуливаться по саду два-три раза в день.