Вскоре приезжают менты — и, как на грех, ни одного знакомого лица! Пересказывать допрос я не буду — там все равно нет ничего интересного. Все нудно, до ужаса скучно… и долго. Вырваться на свободу мне удается где-то за два часа до конца рабочего дня. И нет бы пойти домой, отдохнуть — вместо этого я проклинаю свою исполнительность и грустно ползу в надоевшее до чертиков учебное заведение. Туда, где я провожу свои серые будни, туда, где знаю каждую жвачку под партой и каждую надпись сверху… В общем, туда!

Поднимаюсь по обледеневшему крыльцу, долго стою у двери, пропуская многочисленных гомонящих школьников, после чего наконец попадаю к Катьке.

— Привет!

— Привет, привет, — бухтит та, сбрасывая с плеч теплую шаль и поправляя воротник униформы. — Пока ты шаталась черт знает где, у нас тут тако-ое было…

Катька вновь укутывается в шаль и демонически шмыгает носом. Похоже, у нее насморк — а, может, очередное обострение аллергии на пыль. Во всяком случае, надо держаться подальше.

— Ммм?

— Значит, так, — деловито начинает подруга, — сижу я на вахте, никого не трогаю, и тут припирается МЧС. Стоят, гудят, потом вылезли из машины и сразу сюда. Ломать дверь, говорят. Кому, мол, там плохо? А я-то откуда знаю? — бросает на меня возмущенный взгляд, я виновато пожимаю плечами. — Пошла разбираться. Эти торопят, директор бухтит, а я ношусь, как Савразка.

Понятия не имею, что за тварь эта Савразка, но Катька частенько ее поминает.

— Нашли нашу дверь и сломали ее к чертям. А там… — рассказчица демонстративно ежится и старательно выдерживает паузу, — Мертвая Галя.

— Как?.. — я с ужасом вспоминаю, что, кажется, забыла про Гальку на фоне убитого дворника. Определенно, в моей жизни слишком уж много трупов.

— Так, — на удивление равнодушно произносит подруга.

Впрочем, в следующей фразе в ее хриплом, простуженном голосе вновь прорезаются зловещие нотки:

— Лежит на столе совсем мертвая, жуть! Ну, МЧС тут же позвонили ментам. А те говорят — не понятно. Не то какой-то там приступ, не то вообще отравление. Экспертиза, мол, разберется. И уехали. И только потом, минут через сорок, приехала «Скорая». Вот кто ее вызвал, не знаю. Постояли, поругались, кольнули директору успокоительное и уехали.

— Ого, ничего себе тут у вас, — бормочу я.

— А то! А правда, что Павлыча убили?

Торопливо оглядываюсь, на всякий случай плюю через плечо (по Катькиным сухим, потрескавшимся губам расползается улыбка) и киваю. Катерина расширяет глаза. М-да, похоже, любовь к сплетням это заразно, и путь передачи — злосчастная вахта. Вот раньше Катьке было чихать и на дворника, и на «Скорую» с МЧС, а тут посидела на Галькином месте — и сразу такой интерес!

— Правда-правда! Я нашла его труп. А откуда ты знаешь?

— Я слышала, как директор обсуждал с кем-то, как тебе везет на трупы, — морщится Катька. Кожа на ее худеньком, узком лице постоянно сохнет и шелушится, так что гримасы получаются особенно убедительно. — Кстати, он велел, чтобы ты после ментов.

— А-а. А зачем?

— Откуда мне знать? Не сказал.

— Угу. Ну, я побежала.

И я действительно побежала. В прискочку, благо директор ужасно не любит ждать. Взлетаю по хрупкой деревянной лестнице, ведущей в старое крыло, добегаю до нужного кабинета, рывком открываю дверь…

— …что это, как минимум, странно… — сидящий в пол-оборота к двери мерзкий физик резко обрывает фразу и выпрямляется на обитом зеленой тканью допотопном стуле. При этом вся его спортивная тушка как-то подбирается, спинные мышцы под слишком тесной рубашкой (похоже, кому-то нужно сесть на диету) напрягаются, глаза недовольно щурятся и находят мое лицо.

Директор реагирует менее нервно (еще бы, после дозы успокоительного) — слабо шевелится в кресле, на котором возлежит (ума не приложу, как на такой конструкции можно раскинуться, но ему это удается), вздергивает свой крючковатый нос и поднимает на меня острый подбородок.

— А, Марина…

— Добрый вечер, — чирикаю я.

— Знаете, я бы так не сказал… — он говорит очень медленно, растягивает слова, и, зная нашего неугомонного директора, выглядит это странно. — Я понимаю, у вас, естественно, стресс.

— Стресс, как же, — бормочет физик, — нашла второй труп и довольна без памяти…

Борис Семенович пропускает его слова мимо ушей. Я — нет. «Нашла труп и довольна». Ну, разве не чушь?!

— Я был бы рад отпустить вас домой, — устало произносит директор, — но не сейчас. Помойте, хотя бы, коридор и каморку…

Кажется, я бледнею. Директор поворачивает голову набок и принимается внимательно разглядывать нечеткую тень своего крючковатого длинного носа.

— Ваш стол нужно протереть. Там лежала ваша коллега. Когда ее нашли, — звучит жутковато, но директор настаивает.

Я кротко вздыхаю и выхожу, спиной ощущая недовольный взгляд чьи-то глаз. Хотя почему «чьих-то»? Физиковых, естественно. Директор не станет буравить несчастную уборщицу взглядом, а с этого типа и не такое станется. Вот интересно, что он такое втирал директору? Наверно уж, что-то насчет убийства.

Какое-то время раздумываю о том, не стоит ли мне задержаться у кабинета и попытаться подслушать хоть что-нибудь, но тут же отметаю этот вариант. Уверена, мерзкий физик легко просчитает эту возможность, так что по делу и рот не откроет. А если меня поймают, то будет… не слишком приятно.

Так что, вздохнув, я возвращаюсь в «старшую школу» и приступаю к уборке.

Старательно — даже слишком! — оттягивая неизбежное, мою коридоры, в результате чего к тому времени, когда я добираюсь до каморки, на улице успевает стемнеть. В незашторенное окно коварно заглядывает луна, на прислоненной к стене двери играют серебристые отблески, в дверной проем почему-то дует, в самой коморке темно, и выглядит все это довольно зловеще. Неспешно обдумывая череду странных убийств (несчастный мальчишка и дворник— чем не череда, да и смерть Гальки еще под вопросом), рассеянно щелкаю выключателем. Эффект нулевой.

Так, а это уже наглость! Мы меняли эту несчастную лампочку неделю назад, она не должна была так быстро перегореть. Может, все дело в криворуком трудовике? Эх, чуяла я, он не дружит с электроприборами!

Пылая праведным негодованием, щелкаю электрический чайник (запью чаем стресс). Коварный прибор берет пример с лампочки, то есть гордо меня игнорирует. Так-так, это точно не трудовик, потому, что в коридоре свет есть.

Заподозрив неладное, направляюсь на угол, к щитку, и точно — крохотный рычажок, отвечающий за подачу электроэнергии в наш кабинет, оказывается повернут в нерабочее положение. Хм… интересно, и давно он в таком состоянии? Не думаю, что копошившиеся в коморке менты и ломающие дверь МСЧ-ники бегали до щитка. Да и не сказать, чтобы они особо нуждались в освещении, потому, что были здесь днем. Значит, электричество выключили позже… или раньше! Зачем? Может, это сделала Галька?

Вздыхаю и недолго массирую виски. Гальке это тем более незачем.

Ну, ладно, вся эта детективная чушь — не мои заботы. Мое дело скромное — вымыть пол, вымыть стол и пойти домой…

Продолжая убеждать себя в том, что меня нисколько не интересует причина Галькной смерти, я быстренько протираю стол (большую часть отвратительной засохшей лужицы уже соскребли менты, но мне все же противно). И жутко…

Закончив со столом, принимаюсь за грязные, затоптанные множеством ног полы. Воду меняют три раза, жалея, что под рукой нет хлорки (забыла ее в туалете, а идти туда лень). М-да… судя по степени загрязненности, здесь потопталась рота солдат, и каждый из них предварительно чем-то вымазывался.

В завершение уборки тыкаю шваброй под батарею… и вытаскиваю оттуда смятый обрывок тетрадного листа. Интересно, откуда он тут взялся? В каморке вообще-то школьники табунами не ходят.

Задумчиво разворачиваю и читаю: «в подсобке, 18–00».

Опираюсь на швабру и окидываю каморку орлиным взором (кое-кто, кстати, действительно называет ее подсобкой, но мне так не нравится). Так-так… вот здесь лежала мертвая Галька, а злополучная батарея пониже и немного правее. Подруга вполне могла держать в руке эту записку, а потом ее уронить.