В глазах Катьки на мгновение загорается огонек сочувствия. Какие-то доли секунды она колеблется… потом справляется с приступом милосердия, бормочет про то, что «вдруг» в моем случае неуместно и снова сует в зубы бутылку.

— Пей.

Делаю глоток, затем — еще, и еще. Реальность постепенно скатывается в большой серый ком — даже не в ком, а в моток фотопленки. Перед глазами всплывают отдельные кадры. Кажется…

Кажется, я таки реализую свою «мечту века» и хватаю Катьку за волосы. При этом я вроде бы даже ору, почему она, сволочь, прибила Костылева до того, как я успела его допросить. Подруга не знает, что возразить, и бьет меня в нос. С размаху. Рукой с зажатым ножом. По счастью, мне прилетает той стороной, где кулак. Хотя… если учесть уровень тупизны лезвия, там особо не критично.

Кажется, у меня идет носом кровь, и от этого мне очень весело. Ору про «Кровавую Мэри» и предлагаю Катьке выпить на брудершафт. Вовремя вспоминаю, что не из чего, так как водку из кружек не пьют, а единственная не разбитая рюмка из подаренного на свадьбу набора благополучно перекочевала к бывшему мужу.

Кажется, после этого я начинаю плакаться Катьке на горести жизни с алкоголиком, перечислять эпические подробности нашего с ним развода, хвастаюсь шрамом от вилки, а под конец начинаю рассказывать о вчерашнем столкновении Петьки и Хучика.

Кажется, при этом я называю Хучика Хучиком. Вслух.

Кажется, Катька не понимает, кто это, и я пытаюсь ей объяснить.

Кажется, мои объяснения никуда не годятся, благо я прерываю их на самом интересном месте и предлагаю выпить за родную полицию, которая нас бережет.

Кажется, Катька не хочет за это пить.

Кажется, я возмущаюсь до глубины души и заявляю, что если не пить за ментов, то они могут прийти и сами за себя выпить. И вообще они очень милые, дружелюбные и заботливые, довозят уборщиц до дома и кормят бомжатиной.

Кажется, Катька не совсем правильно понимает слово «бомжатина».

Кажется, Катьке мерещится звук открывающейся двери. Возникает подозрение, что экс-подруга таки ухитрилась выпить, причем неслабо (хотя я не представляю, когда). Она, естественно, отрицает, ну да кто признается!

Кажется, я начинаю терять равновесие (особенно интересно делать это, когда сидишь). Параллельно Катька теряет терпение, хватает меня за шиворот и грозно вопрошает, сколько еще нужно водки, чтобы я начала задыхаться от аллергии.

Кажется, я безуспешно пытаюсь ответить. Язык лениво ворочается во рту, и вместо «Тебе что, жалко?» выходит какой-то невнятный бубнеж.

Кажется, к нам на кухню заваливаются менты. Вяжут руки Катьке и заявляют, что та арестована по подозрению в убийстве Ярослава Костылева и покушении на убийство меня. Впрочем, я сама это не вижу, так как безуспешно пытаюсь оторвать физиономию от столешницы.

Кажется, менты спрашивают у Катьки, зачем ей потребовалось вливать в меня водку, и та, вся на нервах, сдает свой «гениальный» план.

Кажется, я вижу мрачного, недовольного Хучика, который отправляет меня на промывание желудка (второй раз за неделю!) и нервно, очень нервно говорит кому-то, что у меня аллергия на этанол и я вот-вот начну задыхаться. После чего ласково поясняет, что именно и в какой последовательности он оторвет у врачей, если я вдруг умру.

Кажется, я наконец отлепляю голову от стола и объясняю Хучику, что на самом деле у меня нет никакой аллергии. Просто обычно я вру про нее тем знакомым, которые не в состоянии понять, что здоровый человек может просто не хотеть пить. В моем окружении таковых, к сожалению, большинство.

Кажется, Федор Иванович таки обладает сверхьестественными способностями — ему удается расшифровать тот бред, который я задвигаю про аллергию. Мент успокаивается, хотя ему по-прежнему не нравятся потеки крови на моем лице.

Кажется, дальше надо мной изгаляются медики, сопровождая лечебные процедуры издевательскими рекомендациями больше не пить.

Кажется, в итоге я таки оказываюсь в больнице под капельницей, и Хучик, из непонятных соображений не уехавший с повязанной Катькой, рассказывает мне про Костылева. Сначала менты решили, что тот покончил собой, но потом выяснилось — все не так-то просто. К моменту смерти он уже был без сознания вследствие черепно-мозговой травмы, и при всем желании не сумел бы засунуть в рот пистолет и нажать на курок. Все это проделала чужая рука.

Кажется, все уже знают, чья.

На этой позитивной ноте Хучик уходит. Дожидаюсь, пока из меня извлекут капельницу и с чистой совестью засыпаю. И снится мне…

И снится мне какой-то совершенно не связанный с расследованием бред. В нем почему-то фигурирует Хучик, наряженный в смокинг а-ля Джеймс Бонд, с ведром в одной руке и тряпкой в другой. В зубах у него морской кортик и ворох карт. Мент играет в покер с моим бывшим мужем, чья алкогольная морда «красуется» в коричневом свадебном пиджаке. Петька постоянно мухлюет, за что каждый раз получает ведром.

Увы, мне так и не удается узнать, для чего следаку нужна тряпка — начинается другая, менее бредовая ветка сна.

После всех драматических событий я просыпаюсь в больнице с ужасной головной болью и весьма смутными воспоминаниями о случившемся.

Помню, я как-то слышала, что иногда люди забывают о том, что было с ними во время пьянки. Ну, вроде как алкоголь убивает те клеточки мозга, на которые были записаны воспоминания. По крайней мере, это официальная версия. Галька, которая тоже периодически общалась с алкоголиками, утверждала, что на самом деле они все помнят, но врут про потерю памяти, потому, что им стыдно. Не знаю, не знаю, Петька точно не врал — сомневаюсь, что ему вообще известно слово «стыд». Правда, наличие у него мозга тоже под большим вопросом. Лично я данный орган ни разу не видела, а некоторые поступки бывшего мужа позволяют предположить, что думает он другим местом.

Так или иначе, из моей головы вроде ничего не исчезло, только воспоминания о «дне икс» подернуты легкой дымкой и выглядят как-то бредово. Ну, в самом деле: мерзкая Катька пристрелила Ярослава Костылева и пыталась убить меня (!), напоив водкой до отека Квинке (!!), чтобы выдать мою смерть за несчастный случай. При этом она тыкала в мои ребра моим же ножом и говорила гадости, а я в это время названивала Хучику со своими пьяными шифровками, ужас! Нормальному человеку такое в голову не придет. Впрочем, мент заявил, что привык к моим выходкам и перестал удивляться чему бы то ни было после того, как я приползла к дверям Следственного комитета с ножевым ранением. Сомнительное утешение, если честно.

В больнице я провожу целых четыре дня (из них два выходных), причем без каких-то серьезных причин. Причем в последние три меня даже не лечат, я просто лежу! Невольно закрадывается мысль, что к моему заточению причастен Хучик. Не удивлюсь, если он попросил врачей оставить меня подольше, чтобы не путалась у него под ногами.

В дальнейшем Хучик решает эту проблему куда более радикально — устраивает меня на работу!

И вот уже две недели в трудовой книжке красуется новая запись, а я, гордая и счастливая, встаю в семь утра и несусь в городскую библиотеку. Да-да, теперь я мою полы именно там. Работы, пожалуй, поменьше, зарплата почти как в школе, зато я имею почти неограниченный доступ к книгам.

К тому же у меня неожиданно появилась туманная перспектива «карьерного роста» — начальница, хорошая знакомая Хучика, обещает пристроить в библиотекари сразу, как будет вакансия. Образование там вроде не требуется, только курсы. Впрочем, в этот вопрос я пока не вникала. Штат у нас состоит из бабулек-долгожительниц, на пенсию они не спешат, а сокращать их поголовье на манер Родиона Раскольникова, вооружившись за неимением топора подарочным изданием Достоевского, я как-то не собираюсь.

Кстати, о Достоевском. Людмила-Литература рассталась с физиком и покинула школу. В каких краях теперь обитает данная птица, мне неизвестно, а о причинах ее расставания с возлюбленным остается только догадываться. Возможно, ее утомило нытье, а, может, Литература узнала, что господин Данилов ей изменяет. Так или иначе, эта причина оказалась достаточно веской, чтобы учительница бросила работу в середине учебного года. Могу представить, что ей сказал Борис Семенович.