Обнаружив в себе нехилые дизайнерские способности, орлиным взором оглядываю кабинет, прикидывая, что еще можно выкинуть (похоже, что все, включая владельца), в задумчивости осматриваю его нечеловечески длинный стол (в пол-класса) и замечаю толстую тетрадь — личный журнал нашего Валентина. Торопливо подскакиваю к столу и, издав грозный вопль индейцев майя, хватаю журнал. После чего, немного полюбовавшись на потертого и замызганного полярного медведя, пролистываю несколько страниц. Так, так, вот моя бумажка, вот его кривые каракули…

— Чем это вы занимаетесь?!

Ну вот, получи закон подлости в действии. На горизонте мгновенно нарисовывается физик.

И ладно бы просто нарисовался! Он ловко подскакивает ко мне и, вцепившись рукой в мое ухо, (ох, слава Богу, что я не ношу сережек, вырвал бы с мясом!), второй своей мясистой клешней вырывает мою бумажку! В первый миг я теряюсь и выпускаю из пальцев журнал, который тут же планирует на пол, по потом беру себя в руки и грозно пищу:

— Что вы себе позволяете!

После чего вцепляюсь в его лапу ногтями. Ухо обретает свободу, разъяренный физик поворачивается ко мне и некоторое время сосредоточенно сопит.

— Какого?! — вновь гневно начинает он. Парадоксально, но даже сейчас этот тип не повышает на меня голос, просто злобно шипит. — Сначала выслеживаете меня по всей школе, потом роетесь в моих документах, — он нагибается, поднимает с пола журнал и расправляет смятые страницы. — Что все это значит?!

Его руки стискиваются в кулаки (ага, хваленое самообладание все же дает сбой!), на щеках играют скулы, а сощуренные зелено-коричневые глаза, похоже, пытаются просверлить во мне дырку. Или нет, целых две.

— Н-не ваше дело, — мой голос мгновенно сползает до сбивчивого шепота, щеки начинают предательски гореть, но, в конце концов я собираю в кулак всю свою решимость, поднимаю глаза и заявляю, — отдайте за-записку!

Физик, конечно, не впечатляется — наверно, из-за того, что вместо грозного голоса у меня получается какое-то невнятное заикание. Он упирает руки в бока, отчего серый костюм натягивается, прорисовывая его довольно спортивную фигуру с предательски завязывающимся животиком, и угрожающе делает шаг в мою сторону. Издаю тихий визг, и, схватив ведро, которое я в целях конспирации таскала с собой, бросаю его на пол.

— Вы ничего мне н-не… — гордая и пафосная фраза опять съезжает до какого-то невнятного бормотания, но физик, похоже, понимает, что я хочу сказать. Наверно, мужик читает мои мысли (да ну, это бред, если б читал, давно бы меня прибил). Во всяком случае, уголок его рта нервно дергается, и какой-то момент мне кажется, что мерзкий тип вот-вот разразится серией воплей. Но нет, даже на этот раз бывший сослуживец не изменяет своим принципам:

— Как только директор об этом узнает…

Я мгновенно подхватываю ведро со шваброй и, обходя этого типа по широкой дуге, бормочу:

— Ничего он не узнает. У вас нет доказательств, — и, громче, — отдайте записку!

— Вот эту? — его губы раздвигаются в циничной усмешке (первую половину фразы он, кажется, пропускает мимо ушей), физик разворачивает записку и опускает глаза.

Я тихо кашляю в кулак и бочком-бочком направляюсь к двери. Направляюсь и направляюсь, пока мерзкий мужик не очухался.

Хм. Не думала, что он так медленно читает. Да там же всего три слова!

…два из которых — предлоги! Похоже, длительное общение с учительницей по литературе конкретно вредит мозгам. Хотя, по логике, должно быть наоборот

— Что это значит? — физик наконец-то расправляется с бумажкой и поднимает глаза на меня, он выглядит растерянным. — Где вы это взяли?

Я делаю еще один шаг назад и — ура! — нащупываю копчиком дверь. Еще бы вспомнить, в какую сторону она открывается.

— Не ваше дело! Ничего не скажу! — нетрудно догадаться, что звучит эта фраза вовсе не так героично, как выглядит на бумаге. Да мне, в принципе, все равно. Я могу плакать, кричать и впадать в истерику, но мерзкий физик все равно ничего не узнает.

Кстати об истериках. Замечаю, что в уголках глаз начинает предательски пощипывать, и, в последний (он же, кстати, и первый) раз пискнув «свинья!», открываю дверь и выскакиваю в коридор. Вот физик! Вот сволочь! Не зря, не зря этот гад мне не нравился! Конечно, пропажа записки не так страшна, у меня есть несколько (а, точнее, шесть) спрятанных в разных местах копий, но ведь сам факт!

В уголках глаз продолжает пощипывать, а вскоре я и вовсе замечаю, что по щекам текут слезы. Бросаю ведро со шваброй на пол, залезаю на подоконник и, всхлипывая, вытираю глаза. Интересно, что это со мной? Перед глазами стоит (точнее, лежит) мертвый пацан и живая, пока что здоровая Галька. И нож в груди сторожа. Не слева, а точно по центру. А слезы текут и текут. Соленые и противные, как остывшая лапша быстрого приготовления.

Спокойно! Перестань рыдать, чертова истеричка! Все будет хорошо, ты найдешь всех преступников, ты…

Чувствую, что аутотренинг не помогает, вытираю глаза рукавом и… и неожиданно улавливаю посторонний звук. Это скрип, скрип открывающейся двери — физик выходит в коридор. Замирает. Сквозь пелену слез я вижу, как он уставился на меня. Всхлипываю и абсолютно неэстетично вытираю нос рукавом. Некультурно, а мне плевать! Общество мерзкого Валентина Павловича я при всем желании не могу назвать приличным. Вновь утыкаюсь лицом в ладони, но успеваю заметить, как он, немного потоптавшись на месте, неуверенно шагает ко мне.

Еще чего не хватало!

Соскальзываю с подоконника и, подхватив ведро со шваброй, сбегаю вниз по лестнице. Зуб даю, этот тип очумело пялится мне вслед!

Захожу в туалет, умываюсь и пытаюсь привести мысли в порядок. Холодная вода помогает мне если не начать мыслить здраво, то хотя бы перестать шмыгать носом. Нет, ну вообще, что это была за истерика! Неужели стресс так аукнулся?! Ревела на весь коридор, да еще и на глазах у физика! Впервые жалею, что я не психолог. Впрочем, нечему тут жалеть. Как говорится, сапожник без сапог ходит, так что не думаю, что психологическое образование сильно бы мне помогло.

Ну, ладно, ладно, Марина, а теперь возьми себя в руки… вздохнув и улыбнувшись физиономии в зеркале (физиономия грустная и измученная, ничего, кроме жалости не вызывает), я выхожу из туалета, пропустив туда почему-то задержавшуюся после уроков химичку и направляюсь в каморку — переждать до конца рабочего дня.

С последним звонком я торопливо одеваюсь, машу рукой мрачно восседающей на вахте Катьке и выбегаю на холодную, мрачную улицу.

Надо же, прелесть: все мрачные. И ладно бы улица, ей по сезону такое положено. А подруге вот нет. Похоже, что ей конкретно не нравится ее новоиспеченная должность, иначе с чего бы ей провожать меня — уборщицу — ЗАВИСТЛИВЫМ взглядом? Ума не приложу, чему она может завидовать. Может, тому, что я недавно развелась с мужем? Так у нее его и не было никогда. Зато вот имеется сын — веселый десятилетний балбес Митька, которого женщина периодически пилит. Может, все дело в том, что у Катьки нет кошки? Так в чем проблема, пусть заведет.

Зябко кутаясь в куртку, я вспоминаю, что забыла в коморке кошелек, но, ощупав заменяющий сумку мешок, успокаиваюсь — вот он, родимый. Денежек, правда, практически нет (20 рублей на овсянку не в счет), но само наличие радует — не придется возвращаться в изрядно надоевшую обитель знаний, подозрительных личностей и (периодически) трупов.

Кстати, о них. Итак, подведем итоги: никто из учителей и школьного персонала, включая физика, записку не писал. Последнее несколько огорчает, потому, что:

А) он мне не нравится

Б) в последнее время этот тип действительно ведет себя странно.

А именно, шастает не пойми где, чего-то там обсуждает с директором и строит козни с Людмилой-Литературой. Было бы здорово, если бы именно он оказался маньяком — но нет, его почерк ни грамма не напоминает тот, что представлен в записке (уж это я подсмотрела!). В записке буквы округлые, а у него — угловатые, хотя и нацарапаны довольно разборчиво (при всем желании не могу назвать это «написано»). Похоже, придется проверить учеников старших классов, а с этим могут возникнуть затруднения. Во-первых, их много, а, во-вто…