Ждать пришлось долго — чтобы подняться на Скейские башни, требовалось время. Наконец мы увидели двух воинов, идущих в проходе Семи колонн. У входа на площадку Эней шагнул в сторону, пропуская вперед Одиссея. Под взглядом сотни пар любопытных глаз надменный грек пересек площадку и остановился перед троном Приама.

— О царь, — заговорил он, — ты видишь перед собой Одиссея из Итаки, посла греков, который прибыл один, чтобы ты его выслушал.

Нахмурившись, Приам холодно посмотрел на Одиссея.

— Я могу догадаться о цели твоего визита, — сказал он. — Можешь не говорить о ней.

— Но ты ведь не выслушал меня, — с удивленным видом отозвался грек. — Разве цель моей миссии известна?

— Я сказал, что могу о ней догадаться.

— Но ты позволишь мне говорить?

— Говори, если хочешь. Что тебе нужно?

Одиссей откашлялся и шагнул вперед.

— О царь, — начал он. — Я послан Агамемноном и греческими вождями. Вот их слова. Наше нападение на царство и город Трою было предпринято с целью отнять у Париса Елену Аргивскую, которую он похитил у царя Спарты Менелая, ее законного супруга. Теперь Парис мертв, и мы отомщены. Наши силы равны — многие воины пали с обеих сторон. Нет больше Ахилла и Гектора, Диомеда и Антилоха, Эвена и Троила, Гелена и…

Приам прервал оратора:

— Ты пришел, Одиссей, напоминать нам о нашем горе или похваляться вашими победами?

— Нет, — ответил грек. — Разве я не упомянул и павших ахейцев[101]] ? Я всего лишь хотел доказать, что наши потери одинаковы.

Знай, что моя миссия — дружеская. Греки тоскуют по своим женам и детям, холмам и долинам, полям и виноградникам. Тяготы войны мы переносим хуже, чем троянцы, ибо находимся вдалеке от наших домов. Моя цель, о царь, — заключить с тобой почетный мир, дабы мы могли отплыть к нашим берегам.

Слушая эту удивительную речь, Приам и советники склонились вперед, а толпа возбужденно забормотала.

— Откровенно говоря, — продолжал Одиссей, — можем ли мы надеяться взобраться на стены Трои без Ахилла? Если это означает признать поражение, мы его признаем. Но мы бы хотели почетного мира. Ваш дар Агамемнону послужит свидетельством вашего уважения и доброй воли. Мы со своей стороны трудились пять дней, создавая дар, достойный великой Трои.

Когда Одиссей умолк и поклонился, толпа устремилась к трону с криками радости. Эней заговорил с Приамом, но его слова нельзя было расслышать из-за шума. Три-четыре человека побежали к проходу Семи колонн — каждому хотелось первым сообщить радостные новости столпившимся на улицах.

Одна лишь Гекуба выглядела печальной.

— Увы, мой бедный Гектор! — вздохнула она. — Если бы это произошло раньше!

Со всех сторон слышались крики:

— Греки получили свое!

— Они поняли, что ничего не могут сделать без Ахилла!

— Сам Одиссей пришел просить о мире! Должно быть, им приходится несладко!

И так далее до бесконечности. Разумеется, Одиссей слышал эти обескураживающие замечания, но не подавал виду.

Приам, несмотря на преклонный возраст, не забыл дипломатические трюки, которыми славился ранее.

Несомненно, его сердце было преисполнено облегчением и радостью, но на лице у него это не отражалось. Когда Эней умолк, царь поднялся и протянул руку. Шум тотчас же прекратился — все смотрели на царя, затаив дыхание и ожидая ответа.

— Одиссей, — заговорил Приам, сурово глядя на грека, — меня не удивляет, что ахейцы ищут мира. Но жители Трои, хотя и отважны, тоже не слишком любят войну. Пожалуй, я бы мог сразу ответить, но сначала должен поговорить с моими советниками. Антенор, Эней, Гикетаон, Панфой, Укалегон, Ламп, отправляйтесь с вашими спутниками в зал совета. Идей… где мой вестник?.. Идей, ты тоже иди туда. Я присоединюсь к вам позже. Полит, проводи Одиссея во дворец и ублажай его яствами и танцами, покуда мы не примем решение.

В толпе послышался недовольный ропот — было легко догадаться, что задержка не нравится людям. Если предлагают почетный мир, почему не заключить его сразу же? Но Приам взглядом заставил их умолкнуть, подав знак рабам помочь ему сойти с трона.

Мы поехали к дворцу на колесницах. Улицы были переполнены, лица людей сияли, даже Одиссея приветствовали со всех сторон. Мне казалось неразумным открыто демонстрировать греку наше желание мира, но тот, кто ожидает от народа благоразумия, всегда будет разочарован.

В тот день атмосфера в зале совета была лишена тревоги, одолевавшей нас долгие утомительные месяцы. Одного взгляда на советников было достаточно, чтобы узнать их мнение, — лица всех выражали удовлетворение и радость.

На первый вопрос — принять ли предложение мира — все ответили утвердительно. Тогда Приам заговорил о подарке грекам, отметив, что, учитывая столь великий повод, выбор должен быть неординарным.

Сразу же начался спор. Панфой предложил золотые вазы Эвриала, но Антенор возразил, что греки могут принять их за погребальные урны и счесть это оскорблением.

Предложения сыпались одно за другим: двенадцать фракийских жеребцов, знаменитые покрывала Гектора с золотым шитьем, сто талантов золота, наконец, сама Елена.

Дискуссия разгоралась, когда Гикетаон заметил, что хорошо бы сначала узнать, какой дар намерены преподнести греки. Согласно Одиссею, им потребовалось пять дней непрерывной работы, чтобы соорудить его, — следовательно, это нечто оригинальное.

Предложение было одобрено единогласно, и в комнату, где Одиссей сидел с Политом, отправили гонца спросить о греческом даре. Мы молча ожидали его возвращения. Вскоре он появился в зале.

— Дар греков, — сообщил гонец Приаму, — огромный деревянный конь высотой в двадцать локтей.

Мы удивленно посмотрели друг на друга, интересуясь, откуда ахейцы взяли столь необычную идею.

— Странная фантазия, — заметил Панфой. — Возможно, это намек на фессалийских жеребцов, захваченных Диомедом.

— Скорее намек на печальную нужду Трои в лошадях, — иронически вставил Гикетаон.

Эней поднялся.

— О царь, — обратился он к Приаму, — мне не нравится эта затея греков. Обычный подарок удовлетворил бы меня куда больше.