С восходом солнца вся Троя возрадовалась. Гектор был почти забыт, над бедствиями осады смеялись, лица Приама и Гекубы вновь осветила улыбка. Даже птицы на деревьях, казалось, щебетали:

— Ахилл мертв!

Никто точно не знал, как это произошло. По городу расползлись тысячи историй. Хотя я и был единственным подлинным источником сведений, но ограничивался малым. «Парис поразил Ахилла стрелой в пятку, а Ахилл разрубил ему голову мечом». Когда кто-либо — даже сам Приам — требовал от меня подробностей, я отвечал, что в суматохе и темноте все детали от меня ускользнули.

На вопрос, каким образом и для чего Ахилл пришел к Скейским воротам, я говорил, что ответ навеки похоронен в его груди.

Я не забыл о том, что сказал начальнику стражи, будто это я убил Ахилла, но решил не придерживаться этого заявления. Подобная честь была опасной, так как могла навлечь на меня месть всех греков. Пусть лучше она достается мертвому Парису, тем более что он ее заслужил.

Что касается Поликсены, то ей ничего не угрожало.

Я привел ее к главному входу дворца, и она добралась до своих покоев никем не замеченной. Весь день Поликсена оставалась там, отказываясь впустить даже свою мать, царицу Гекубу. Гекамеда много раз пыталась повидать ее, но тщетно. Из-за возбуждения по поводу смерти Ахилла поведение Поликсены не привлекало особого внимания. Царь Приам просто отмахнулся, заметив, что у нее, очевидно, очередной приступ дурного настроения.

Никто не отправился в поле. Дворец был переполнен воинами и советниками, чьи лица сияли радостью и облегчением. Некоторые — особенно Эней и Агав — завидовали славе, доставшейся Парису и мне, но даже они осыпали меня поздравлениями. Я стал героем дня.

Мы могли себе представить ужас, охвативший греков. После долгого отсутствия, во время которого они терпели одно поражение за другим, Ахилл вернулся на поле битвы, и сразу же судьба повернулась к ним лицом, Гектор пал. Стало ясно, что только Ахилл способен принести им успех, но теперь он был мертв. Несомненно, они пребывали в глубоком отчаянии.

Четыре дня горожане трудились над сооружением погребального костра для Париса, и все это время тело Ахилла было выставлено на площадь, где подвергалось всяческим оскорблениям. Ни один мужчина не проходил мимо, не плюнув в грязь, а женщины и дети плясали вокруг тела, распевая песни.

На пятый день все собрались на Дореонской площади для похорон Париса. Церемония была скорее радостной, нежели печальной, ибо он умер куда более достойно, чем жил. Елена оставалась равнодушной, словно Парис был простым рабом, а любимцем Приама и Гекубы он никогда не являлся.

Но мы воздавали ему должные почести. Разве не рука Париса, ведомая Аполлоном, спасла Трою? История о его сне распространилась по всему городу — очевидно, он успел поведать ее не только мне.

На следующее утро воины с легким сердцем готовились отправиться на поле сражения. Командовал армией Эней, а его помощником был Гитракид из Арисбы, ибо Эвена уже не было в живых. Отдохнувшие за пять дней и воспрянувшие духом после гибели самого страшного врага, солдаты с криками и песнями маршировали по улицам.

Приам и Гекуба снова появились на Скейских башнях с членами царской семьи. Андромаха отсутствовала, но Астианакс, маленький сын ее и Гектора, пришел со своей тетей Кассандрой. Я снова попросил у Приама позволения выйти в поле, но он отказал, и поэтому я повел Гекамеду на башни.

Выйдя из прохода Семи колонн, мы оказались лицом к лицу с Поликсеной. Впервые после той роковой ночи она покинула дворец. Гекамеда шагнула к ней с протянутой рукой и воскликнула:

— Как я рада тебя видеть, Поликсена!

Бросив на нас взгляд, полный презрения и ненависти, дочь Приама повернулась к нам спиной и отошла прочь. Это была ее благодарность за то, что я спас ее от позора и бесчестья, а может быть, и от смерти. Конечно, у нее были некоторые оправдания, но недостаточно веские, чтобы оскорблять нас на публике.

К счастью, это осталось незамеченным. Мы с Гекамедой направились к центру площадки. Услышав приветствие Кассандры, Гекамеда направилась к столу у стены, где она сидела с маленьким Астианаксом, а я проследовал к восточному парапету и, засвидетельствовав свое почтение Приаму, вступил в разговор с Антенором и Гикетаоном, стоящими поблизости.

Вскоре снизу послышались крики. Склонившись над краем парапета, мы увидели воинов, выходящих из ворот во главе с Энеем. Он стоял в своей колеснице, облаченный в сверкающие доспехи; лучи солнца, отражаясь от его бронзового щита, слепили нам глаза.

— Эней — надежда Трои, — заметил Антенор.

— А теперь, когда Ахилла больше нет, он принесет нам победу, — добавил Гикетаон.

Но в этот день полю сражения не было суждено лицезреть кровопролитие. Эней выехал на равнину, и Гитракид появился из ворот, когда глашатай внезапно указал на восток, что-то прокричав. Посмотрев туда, мы увидели греческую колесницу, мчавшуюся по равнине.

Мы бы заметили ее с башен гораздо раньше, если бы наше внимание не отвлекли воины внизу. Запряженная четверкой белых лошадей и поднимающая облако пыли, она быстро приближалась к Энею, стоящему в своей колеснице во главе армии.

Люди на башнях подбежали к парапету. Со всех сторон слышались восклицания:

— Это Аякс!

— Нет, это Менелай — он ниже ростом, чем Аякс.

— Клянусь Зевсом, это Одиссей!

— Что ему нужно?

— Он приехал за телом Ахилла!

Греческая квадрига остановилась менее чем в десяти шагах от колесницы Энея. Грек спрыгнул наземь, и все увидели, что это действительно Одиссей. Эней также соскочил с колесницы, грек и троянец отсалютовали друг другу, и Одиссей начал говорить, но так тихо, что на башнях ничего не было слышно.

Вскоре оба воина повернулись и бок о бок зашагали к воротам. Войска расступились, пропуская их.

Нас всех охватило лихорадочное возбуждение. Хотя мы думали, что знаем причину визита Одиссея, появление знаменитого грека в стенах Трои было памятным событием. Кроме того, нам не терпелось узнать, что ответит Приам на его просьбу.