— О чем ты сейчас думаешь? — спросила Рамини, когда все закончилось. Конан лежал на спине и смотрел в потолок. Вендийка, положив голову ему на грудь, запускала в длинные черные волосы северянина.

— Ни о чем, — признался киммериец. — Мне хорошо.

— Я рада, что смогла доставить тебе удовольствие. Хочешь, я позову подруг?

— Не стоит, — Конан едва заметно покачал головой. — Они все разрушат. Я начну вспоминать то, что желаю забыть.

— В прошлые разы, — напомнила северянину Рамини, — они с успехом отвлекали тебя от повседневных забот. На протяжении двух суток ты мог думать только о трех женщинах, даривших тебе свою любовь на этом самом ложе.

— Поражаюсь я вашим нравам.

Рамини кокетливо улыбнулась киммерийцу, который уже отвлекся от созерцания потолка и сейчас нежно гладил ее спинку.

— И от кого я это слышу?! — притворно возмутилась вендийка.

— Мне доводилось заглядывать в копии ваших священных текстов. В Шадизаре я общался, заметь, исключительно словесно, со жрицами вашего культа, и они мне показались весьма целомудренными женщинами. В конце концов, Иштар – богиня семейного очага. Я не против наших встреч, особенно когда они проходят в такой форме, но к пониманию царящей здесь свободы нравов меня это нисколько не приближает.

Рамини звонко рассмеялась. За резными дверями комнаты верховной жрицы мелькнула тень девушки. Конан не сомневался, что она не только подслушивала их разговор, но и наблюдала предшествовавшую ему сцену.

— Нам надо завоевывать популярность в этих краях. Боги приходят в Вендию и остаются здесь навсегда. Даже у таких пережитков прошлого, как Индра, всё еще есть последователи. Это не Туран и не Аквилония, где официально признанных небожителей можно по пальцам пересчитать, тут их тысячи. Приходится быть оригинальными, чтобы оставаться на плаву.

— В храме Дэркето жрицы тоже отдаются каждому желающему.

Верховная жрица Иштар приподнялась на локте и негодующе воззрилась на Конана.

— За кого ты меня принимаешь, варвар?! — возмутилась она. — За одну из этих шлюх?! И это после той любви, которой я тебя одарила!

— Успокойся, Рамини. Прошу тебя, — примиряюще сказал киммериец. — Я же говорил тебе, что суть происходящего от меня ускользает. Объясни мне, в чем отличие.

— Непонимание тебя не оправдывает, — ответила Рамини. — Как можно сравнивать Иштар и Дэркето?!

Конан понял, что спорить бесполезно. Придав лицу самое невинное выражение, он стал ждать объяснений жрицы.

— Все вы, мужчины, одинаковы, — повторила вендийка традиционную женскую истину. Но тон ее уже был скорее не гневный, а снисходительный. — Прислужницы Дэркето не отделяют любви плотской от любви духовной. Весь смысл жизни они видят в непрерывном получении наслаждения и не скрывают этого. Заметь, Конан, вендийцы в их храм почти не заглядывают. Жрицы сетовой шлюхи служат подстилками исключительно для грязных солдафонов и заезжих торговцев, что не брезгуют даже мальчиками. Но случаются дни, когда даже таких посетителей у них не бывает, и им приходится удовлетворять друг дружку.

Киммериец мог, конечно, обидеться на «грязных солдафонов», но решил этого не делать.

— Для нас же плоть — это средство, — продолжала Рамини. — Вендийские боги завещают своим последователям предаваться любви, женщинам получать удовольствие от мужчин, а мужчинам от женщин. Но при этом они требуют хранить верность супругам, а это, как нетрудно догадаться, идет вразрез с первым их заветом. Конан, тебе уже встречались тантристы?

Северянин кивнул.

— Их секты возникли именно из-за этого противоречия, — объяснила верховная жрица Иштар. — Они проповедует мясоедство и отказ от моногамии.

— Кроме этого, постоянные молитвы, — напомнил Конан, — и изучение древних магических трактатов. Одна из твоих девушек предостерегала меня от связей с ними.

— Предрассудки, — фыркнула Рамини. — Ничего они не смыслят в магии, а боги отвернулись от них из-за разврата.

— Хорошо, хорошо, — согласился киммериец. — Ты отвлеклась. Я хочу послушать про то, как подается в Вендии учение Иштар.

— Мы совместили принципы тантрических сект и традиционные постулаты о моногамии. В основе всего лежит крепость и нерушимость семейных уз. Но в Вендии, с её традициями, подобное возможно лишь в случае полного удовлетворения со стороны обоих супругов. В нашем храме они могут открыть в себе новые начала и одновременно очиститься от греховных помыслов.

— Вступив в связь со жрицей.

— Да, Конан. Каждая из нас в момент слияния перестает быть женщиной и становится дланью Иштар. Через нас богиня наставляет, обучает и указывает путь. Но не надо думать, что только муж ощущает на себе ее прикосновение, супруга его также обретает новые знания.

— Значит, те двое не только у дверей стоят?

— Что ты говоришь?! К таинствам Иштар допускаются только женщины. Но, поверь, нашего искусства хватает на всех.

— А зачем же тогда тебе я? — поинтересовался Конан. — Почувствовала себя одинокой — позвала подружек, и все дела.

— Вот уедешь в свой Туран, — недовольно произнесла Рамини, — именно так и буду поступать.

— Но пока я еще здесь, — как-то отрешенно сказал Конан.

— Что случилось, любимый? — нежно спросила вендийка, заметившая перемену в настроении киммерийца.

— Не могу не думать о Хамаре, — ответил северянин. — Не получается у меня забыть, ведь пока я еще здесь.

Внутри тюрьмы духота была еще сильнее, чем снаружи. Конану казалось, что это невозможно, но с реальностью не поспоришь. Воздух в Вендии обычно насыщен влагой, но чтобы настолько? Похоже, что приближалась гроза

Стражник, что вел Конана вниз, в казематы, страшно пыхтел и то и дело вытирал рукой пот со лба. Жарко ему было в доспехах.

— Возьмите факел, — велел вендиец Конану. — В камере темно, вам понадобится свет.

Киммериец послушался.

В отблесках света, единственные источники которого находились в руках у северянина и его провожатого, коридор выглядел таинственным и пугающим. Казалось, в камерах были заточены не живые люди, а пишачи, демоны-людоеды, которых, если верить местным преданиям, в Вендии водится великое множество.

Внезапно стражник споткнулся и упал, выронив факел и связку ключей. Конан помог вендийцу подняться.

— Каждый раз, когда сюда спускаюсь, — произнес страж, поднимая упавшие предметы, — что-то да приключается. То ногу подверну, то порежусь обо что-нибудь. Злое здесь место, проклятое.

— Пожалуй, — признал киммериец.

В камерах на нижнем этаже городской тюрьмы ожидали своего приговора только самые отпетые негодяи. Убийцы, насильники, пособники демонов. Где-то тут сидел и Хамар.

Из-за дверей доносились непонятные шорохи, шепот. Как киммериец не прислушивался, ему не удавалось различить слов. Некоторые заключенные при их приближении оживлялись, другие, наоборот, затихали.

Нигде в мире, кроме Вендии, не могло существовать подобных узилищ. Вендийцы чрезвычайно трепетно относились к жизни и старались не отнимать ее понапрасну, боясь через это навредить своей карме. Потому суд их был по большей части справедливым, но вот скорость принятия решений у него была незавидная. В Шадизаре всех томившихся здесь заключенных давным-давно бы перевешали.

— Вам сюда, — страж указал на железную дверь, не имевшую никаких опознавательных знаков.

Закрепив факел в держателе на стене, он отодвинул в сторону засов, затем открыл верхний замок, следом за ним нижний. Действия эти он совершал левой рукой, в правой держал короткий кинжал на случай, если узник решится на побег. В данном случае – пустая формальность. Хамар был не из тех, кто способен на подобное безумство. Впрочем, будь оно иначе, в провожатые ему не доверили бы всего одного стража.

— Если что-то случится, — сказал вендиец Конану перед тем, как впустить его в камеру, — стучите в дверь, я услышу.