— Не думаю, что на нас за это обидятся, — сказал он.

Потом какое-то время Конан и Тхан стояли у ограды и любовались на неторопливое течение Рехара.

Первым молчание нарушил кшатрий.

— Вы не могли знать, что Хамар — убийца.

Непонятно было, для кого Тхан это сказал: для себя или для Конана.

— Я сейчас оглядываюсь в прошлое, — проговорил киммериец, — и понимаю, что мог. Были мелочи, обрати на которые я внимание, три-четыре нападения удалось бы предотвратить.

— Возможно, — задумчиво произнес кшатрий. — В страже болтают, что вместе с Хамаром следовало бы судить и вас, и посла. Знаете, откуда такие разговоры?

— Догадываюсь, — ответил Конан.

Они с Тханом по-прежнему неотрывно смотрели на реку. Кто-то посторонний мог бы подумать, что их сейчас интересует исключительно Рехар, а разговор их – всего лишь обмен ничего незначащими репликами.

— Им тяжело поверить в то, что ларчик открывался так просто, — все-таки объяснил вендиец. — Думали, что имеют дело со смертельно опасными сектантами-фанатиками, а оказалось, что преступник – это простой туранский солдат. Мы должны были поймать его, обязаны были это сделать. Одиночку всегда проще вычислить. Но не все готовы признать свое поражение и слабость, им легче найти на стороне виновника всех несчастий.

— Честно говоря, мне все равно, — признался Конан. — Можете меня обличать, можете представлять в качестве жертвы обстоятельств, одно я знаю точно: я виноват не меньше Хамара. Царь Илдиз поручил мне этих людей, и я за каждого из них в ответе. Пенять на судьбу глупо. Перед другими я бы, наверное, смог оправдаться, но перед собой – никогда.

— Этим вы мне и симпатичны, сотник, — сказал Тхан. — Знаете себе цену и за ошибки платить готовы. Я ведь тоже вижу, что пусти я расследование по другому пути, и после второго убийства мы бы его поймали. Противно слышать, когда мне говорят, что я не виноват, что такого никто не мог ожидать. То ли льстить пытаются, то ли, и впрямь, за идиота держат. Правда на поверхности лежала, а я не сумел за нее ухватиться.

— Что толку жалеть о том, что осталось позади? — спросил Конан и понял, что именно этим он в последнее время и занимался.

— У того, кто не помнит прошлого, нет будущего, — изрек достаточно известную философскую истину Тхан. — Я, конечно, не верю, что подобное повторится, но урок этот, в любом случае, стоит выучить.

Кшатрий был первым, кто не посоветовал Конану выкинуть историю с Хамаром из головы и поскорее забыть о ней.

Киммерийцу нравилось общаться с Тханом, он озвучивал многие мысли, посещавшие некогда сотника, и при этом не стремился сглаживать углы. Чем-то вендиец напоминал северянину его самого.

— Вы видели Хамара? — спросил киммериец некоторое время спустя.

С тех пор, как убийцу передали в руки стражи, в отряде о нем ничего не было слышно. Только вечером первого дня приходил Шеймасаи сказать, что Хамар действовал сам по себе и никаких следов колдовского воздействия на его сознание ни туранские, ни вендийские маги не обнаружили.

— Да, — сказал Тхан. — Последний раз — вчера перед тем, как его передали городским стражам. Когда выяснилось, что у него не было сообщников, он перестал представлять для нас интерес.

— Откуда такая уверенность, что их не было? — поинтересовался Конан.

Кшатрий не ответил.

— Его пытали? — уточнил свой вопрос киммериец.

— Вы спрашиваете меня об этом представитель Турана?

Конан догадался, на что намекает вендиец.

— Нет, можете говорить спокойно. Шеймасаи ни о чем не узнает.

Посол не потерпел бы, чтобы к Хамару применяли пытки после того, как маги в один голос заявили, что убийца не был составной частью какого-либо заговора.

— Хамара угостили настойкой из лотоса, — сказал Тхан, — и отправили на два колокола к нашим пыточных дел мастерам. Они умеют работать, не оставляя на теле подопечных никаких следов, и добиваются при этом замечательного эффекта. Но Хамар, как оказалось, говорил правду. Вернее, он искренне верил в ту ложь, что подсунуло ему его безумие.

— После лотоса он ничего не помнил? — спросил Конан.

— Ничего, — подтвердил Тхан. — И это к лучшему, поверьте. Он вчера был в таком состоянии, что на него смотреть страшно было. Весь трясся, умолял его отпустить, клялся, что никого не убивал. Мне даже в какой-то момент стало его жалко.

— Проклятье, — пробормотал Конан.

Он представил себе задиру и жизнелюба Хамара, закованного в цепи, ожидающего скорой и неминуемой смерти. Образ получался пугающий.

— Иногда мне кажется, — тихо произнес вендиец, — что лучше было бы вам его тогда прямо у себя во дворце убить.

— Проще, — поправил северянин. — Так было бы проще.

Когда киммериец очнулся, мир так и не пришел в норму.

Краски казались размазанными. Образы улицы, стоящих на ней людей, домов и неба сливались в единую картину, которую Конану никак не удавалось разбить на составляющие. Он мог только догадываться, что есть что. Этому сильно мешала головная боль, которая усиливалась при малейшем движении. Тело реагировало на команды разума с определенным запозданием и не всегда. Тем не менее, киммериец обнаружил, что он стоит на ногах и падать не собирается.

— Он, кажется, пришел в себя.

Конан узнал голос, но никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

— Слушай меня, туранский ублюдок, — человек подошел к киммерийцу, схватил его за подбородок и развернул к себе.

Сотник попытался ударить наглеца, но промахнулся.

Раздался смех.

— Рвешься в бой? — спросил человек и тут же отвесил Конану увесистую пощечину.

— Сдохнешь, — пообещал киммериец. Слова давались ему с большим трудом, но хоть по слогам, угрозу он выговорил.

Ответом ему стал очередной приступ смеха.

Конан сжал покрепче зубы и постарался сконцентрироваться. Надо было быстрее приходить в себя, иначе эта история могла плохо закончиться.

— Узнаешь меня? — киммерийца вновь схватили за подбородок.

— Нет, — ответил Конан.

Краски расплывались все больше и больше. Северянин даже перестал различать контуры стоящих перед ним людей. Судя по первому впечатлению, их было четверо, но он мог и ошибаться.

— Вспоминай! — потребовал человек. — Ты же узнал меня во дворце. Я это сразу понял.

Киммериец начал прокручивать в голове события последнего дня. Пробуждение, нападение тени, разговор с Шеймасаи, завтрак с Масулом, визит к Телиде… Что же было дальше? Головная боль мешала сосредоточиться. Еще должен был быть какой-то дворец…

Конечно! Дворец повелителя!

Конан понял, что за человек задавал ему вопросы. Тот десятник гвардии, так и оставшийся безыменными, что умудрился затеять ссору с Шеймасаи.

— Молодец, — похвалил северянина кшатрий и врезал кулаком ему по печени. — Вижу, ты догадался, кто перед тобой. Не хочу, чтобы ты принял смерть от руки незнакомца.

— Сдохнешь, собака, — еще раз пообещал киммериец. Теперь уже более твердым голосом.

— Из-за тебя меня разжаловали и унизили, туранец, — продолжал говорить кшатрий. — Я теперь простой гвардеец, и командовать десятком мне доверят не раньше через пять лет!

В конце фразы вендиец сорвался на крик. Чтобы выместить накопившуюся злобу, он со всей силы пнул северянина по коленной чашечке. Киммериец не издал ни звука, лишь плотнее сжал зубы.

— Но тебя это не должно волновать, — кшатрий явно желал выговориться. — По той простой причине, что сегодня, прямо сейчас, ты умрешь. Но это будет не убийство, а честная дуэль. Как видишь, мы не отобрали у тебя оружие.

Конан проверил. Сабля действительно была на месте.

Вот только поединок, в котором один из противников ничего не видит и двигаться может с большим трудом, он честным назвать не мог. Кшатрию, разумеется, до этого не было никакого дела.

— Начали, — сказал вендиец.