Вендийцы, заметившие солдат, совершавших таинства у храма Агни, предпочли отойти подальше, дабы не мешать их ритуалам.

Не дойдя нескольких шагов до неспешно текущих вод Рехара, четырнадцать туранцев и киммериец опустились на землю.

«Путь созерцания и недеяния», — вспомнил Конан слова Хамара.

Трава вокруг, едва-едва пробивающаяся, была вытоптана ногами сохранившихся еще последователей Агни. Птицы, нисколько не боясь людей, разыскивали себе пропитание прямо у них под. В грязной, мутной воде плескалась рыба. Что бы подумал Хамар или его безымянный бог, обрати он свой взгляд на все это?

— Прочти молитву, — попросил Сабира усач, по имени Масул.

Сабир поднялся на ноги и, повинуясь какому-то неясному зову, вошел по щиколотку в Рехар.

Он обращался к богу Огня на гирканском. Так молились Эрлику в храмах Султанапура, откуда он был родом. Конан не знал этого каркающего наречья; местами встречались слова, сходные с туранскими, но общий смысл молитвы всё равно ускользал от киммерийца.

Когда Сабир закончил, диск солнца уже скрылся за горизонтом.

Пора было возвращаться в казармы.

— Давайте останемся здесь, — неожиданно предложил Масул. — Хвороста поблизости полным-полно, разведем костер, поговорим, вспомним Хамара.

— У меня вино с собой есть, — сказал самый молодой из отправившихся к реке солдат. — Думал принести в жертву, но лучше помянем им Хамара.

— Я согласен, — произнес Сабир. Остальные туранцы тоже закивали головами. — Что скажешь, сотник?

— Собирайте дрова, — ответил Конан, — пока совсем не стемнело.

Полколокола спустя солдаты уже сидели вокруг костра, разведенного в самом центре храма Агни, у которого, как выяснилось, отсутствовала крыша, и травили байки, так или иначе связанные с Хамаром. Об убийствах никто не вспоминал. Говорили только о хорошем или же смешном. Мешок с вином ходил по кругу.

Конан участия в разговоре не принимал. Он тоже вспоминал. Но не Хамара, а то, как все начиналось.

Конану весь день говорили о том, какая это честь – лично встретиться с царем Илдизом Туранским, давали наставления, обучали. И если вначале, после первого разговора с тысяцким, киммериец особого волнения не испытал, то к моменту начала аудиенции он пребывал в состоянии легкого замешательства.

Но оказалось, что не все так страшно. Илдиз повелел сотнику забыть об этикете и говорить все, что тот сочтет нужным, не заботясь о форме подачи. Трем своим советникам и военачальнику, препроводившему Конана в покои, избранные для встречи, царь сразу же приказал удалиться. Кроме киммерийца и Илдиза, в огромной зале остались только пятеро царских телохранителей и группа танцовщиц, призванных услаждать взор занятых беседой господ.

Сам Илдиз вблизи выглядел старее, чем на парадах, но держался для своего возраста вполне бодро. Сказывался здоровый образ жизни. В противу многим придворным царь никогда не пользовал снадобья, изготовленные из лотоса, и не увлекался вином. Вот и сейчас, усевшись рядом с Конаном на огромных мягких подушках, он больше внимания уделял чашам с фруктами, нежели кувшинам с белым зингарским.

В начале беседы Илдиз расспросил Конана о его жизни. О прошлом и настоящем. Киммериец рассказывал все честно, не допуская лжи. Царь на его слова реагировал нормально, как самый обыкновенный человек. Чувствовалась в Илдизе искренность, подкупающая собеседника. Высокомерия же в нем не было нисколько.

— Ладно, настало время поговорить о делах, — сказал царь, отсмеявшись после финала истории киммерийца про отмычки Бела. — Я могу доверять лишь немногим из тех, кто служит мне, и ты, Конан, — среди них. Дело даже не в том, что ты не раз доказывал свою преданность; просто я привык прислушиваться к своей интуиции, и она говорит, что ты не предашь и не обманешь.

— Не хочу показаться невежливым, царь Илдиз, — произнес сотник, — но почему тогда во дворце столько людей, о недобросовестности которых известно всем и каждому?

Илдиз с легким замешательством посмотрел на киммерийца, но потом понял, что Конан не подвергает сомнению его мудрость, а лишь желает услышать ответ.

— Государство, Конан, это не десяток солдат, не сотня и даже не тысяча, — произнес царь. — Нельзя приказать повесить всех негодяев и надеяться, что после этого наступит благодать. Одни, несмотря на свою порочную натуру, иногда бывают очень полезными, у других есть родственники, которых лучше иметь в союзниках, третьи, подворовывая сотни, не позволяют украсть тысячи. Если однажды станешь правителем, ты поймешь, о чем я говорю, но до тех пор будешь считать мои слова оправданием лени и трусости. Но пусть лучше уж будет так. Я бы с радостью променял свою жизнь на бытие простого солдата или торговца, но не могу этого сделать.

Конан и впрямь не понимал того, что пытался объяснить ему Илдиз, но верил, что этот старик ставит благо своей страны превыше всего. Даже если б некий маг согласился исполнить его желание и обратить в молодого бравого солдата, то царь наверняка бы в последний момент отказался, вспомнил бы об ответственности перед своими подданными. А вот сказать того же о наследнике, Ездигерте, киммериец не мог. Этот отчаянный и в меру талантливый вояка лелеял лишь собственные амбиции. Конан знал, что, когда тот взойдет на престол, ему, Конану, в Туране больше делать будет нечего.

— Я прервал вас, царь, — повинился Конан.

— Тебе дозволено, — ответил Илдиз. — У тебя еще будет возможность продемонстрировать знание этикета, и очень скоро. Я собираюсь поставить тебя командовать сотней, что через два дня отправится в Вендию.

— Почему меня? — спросил киммериец. — На такие миссии принято отряжать местных выходцев. Или я ошибаюсь?

— Нет, ты прав, — сказал Илдиз. — Вся сотня будет сформирована исключительно из туранцев, но для командира решено сделать исключение. Ситуация такова, что поставить нужного человека на это место намного важнее дипломатической традиции.

— И в каком же качестве я буду нужен в Вендии? — поинтересовался Конан.

— Так сразу и не ответишь, — задумчиво произнес царь, очищая между делом гранат. — Давай, лучше я расскажу, как обстоят дела и зачем этот поход понадобился.

Конан слегка наклонил голову в знак согласия.

— Три дня назад, — начал рассказ Илдиз, — соколиной почтой нам пришло письмо из Вендии. В нем говорилось о внезапной и загадочной смерти нашего посла. В ночь после одного из приемов у него остановилось сердце. Ни лекари, ни маги не обнаружили никаких следов внешнего воздействия, но его жена, на редкость разумная женщина, — именно она составила это послание, — настаивала на том, что это было убийство. По данным наших конфидентов, сейчас в Вендии идет перегруппировка политических сил. Шпионы говорят, что незначительная, но они могут много не видеть. А часть из них наверняка имеет покровителей среди вендийской знати. Меня же очень взволновала возможность того, что один из моих самых преданных людей, который к тому же имел связи среди браминов и высокопоставленных кшатриев, мог умереть не своей смертью.

— Вы желаете, чтобы я отыскал убийцу? — сказал Конан.

— Нет, прошло слишком много времени, — ответил Илдиз. — Если ты на него выйдешь, то случайно. Я попрошу у тебя большего. Ты должен будешь оценить ситуацию в Вендии и сказать, есть ли у Турана повод для волнения или же нет. Я говорил, что склонен доверять своей интуиции. Про тебя, уверен, можно сказать то же самое, но твое чутье немного иного толка, и оно в сотни раз сильнее моего. Я знаю историю твоей жизни, Конан. Тебе случалось попадать в самую гущу хитроумных интриг, и ты каждый раз умудрялся выходить победителем. Сейчас же ты должен будешь по собственной воле войти в игру.

— Могу я узнать, что именно донесли вам конфиденты? Кого вы подозреваете в убийстве и действиях, направленных против Турана?

— Лучше будет, если я сохраню это знание при себе. Даже самый надежный из моих агентов в Вендии может оказаться лжецом. Я не хочу тебя заранее вводить в заблуждение. Оказавшись на месте, ты скорее разберешься в ситуации, если твой взгляд на нее будет непредвзятым.