Но делать отсюда вывод, что г-н Кечкереи невероятно богат, было бы чистейшим заблуждением. Решительно ничего нет у него на грешной сей земле и даже в недрах оной, кроме лишь одного: «реноме». Тонким, культурным и ученым человеком слывет, благородным кавалером и знатоком искусства. Попасть на его вечер – это высокая честь. У него никому за свое звание краснеть не приходится, ибо г-н Кечкереи, конечно же, – поклонник аристократии, но его вечера объединяют аристократию герба и духа, злата и красоты. Через их посредство соприкасаются разные общественные слои. Вот эта-то остроумная посредствующая роль и понуждает наших вельмож побогаче, бравых банкиров помоложе и галантных магнатов-старичков, коли уж явилась у них претензия соорудить приют столь возвышенного общения, поставлять для него лишь строительные средства, а художественную отделку препоручить хозяину. Короче говоря, вечера они только финансируют, а уж гостей на них приглашает Кечкереи.

Кто решится на основании сказанного утверждать, будто г-н Кечкереи «сводник», опять-таки очень погрешит, на сей раз против правил приличия.

Господин Кечкереи никого не залучает, не улещает и не сватает. Все на его вечерах совершается по строжайшему этикету.

Сначала артисты и артистки поют, декламируют, играют на флейте и на фортепьяно; потом у рояля танцуется несколько скромных вальсов и кадрилей, и все чинно шествуют к столу – мужчины закусывают стоя, дамы сидя; за их здоровье и присутствующих знаменитостей, если таковые имеются, осушается несколько бокалов шампанского, и протекающую меж тем непродолжительную, но высокоумную беседу снова сменяют вальсы да кадрили, а после одиннадцати дамы одеваются и уходят. Лишь несколько денди постарше и помоложе остаются еще посидеть за картами и вином.

Всякий может из этого увидеть, что ни нравственность, ни приличия нимало не оскорбляются на его вечерах.

О, г-н Кечкереи этого бы и не позволил! Он дорожит своим реноме. Он только людей вместе сводит, а не торгует живым товаром. Для этого другие есть. И ежели молва прозывает его тем же словом, в этом только наш дурацкий венгерский язык повинен: почему другого не изобретет – для одного и того же занятия?

Итак, в назначенный день у г-на Кечкереи готовился большой званый вечер. Расходы покрывал Абеллино из собственного кошелька – вернее, кошелька Фенимора, кому с появлением Фанни предстояло потерять тысячу золотых.

Исход спора был до того очевиден, что из него и секрета не делалось. Абеллино по-английски выбросил шестьдесят тысяч, чтобы тысячу выиграть на пари, прочее же несущественно.

Приглашен он был официально, и все модное общество обещалось быть: свободомыслящие молодые дамы, жизнелюбивые старухи, избалованные вниманием красавицы, молчком ведущие дневники синие чулки и громогласные поэты, артисты и артистки, денди и гурманы, умные помещики из Баната и разные егозливые господа, способные своим числом любого фельетониста повергнуть в отчаяние, пожелай он каждого почтить лестным эпитетом.

Утром знаменательного дня, занимавшего наших юных отцов отечества больше последней петиции палаты, Майерша все в том же купленном Болтаи наряде уселась в наемный экипаж и по дороге измыслила такой план действий. Оставив экипаж у леса, пешком добраться до Болтаи и сказать там, что рыночные торговки довезли. Потом выйти с Фанни в поле – хлеба, мол, посмотрим – дойти до кареты и – поминай как звали! А прощаться – не взыщите уж.

С этим благовидным объяснением на уме она благополучно прибыла к летнему домику Болтаи, ни руки, ни ноги дорогой не сломав по бесконечной милости божьей.

Но там ее подстерегала неприятная неожиданность. На вопрос, где Фанни, слуги ответили, что барышня уехала в Пожонь, еще утром.

В пору испугаться было.

– Уж не старики ли увезли?

– Нет, те еще на заре поехали, а она через несколько часов, наняв лошадей.

Ай-ай-ай! Что это она еще выдумывает? Уж не мать ли хочет обдурить и сама прибыльное дельце обделать? Не подучили ли ее: мол, после подобных услуг лучше избавляться от посредников. Вот это мило, если она ее же и перещеголяет!

Живо назад, к извозчику! Гони обратно в Пожонь во всю мочь! Но там-то куда она могла поехать? Плохо, если с Абеллино уже успела повстречаться, а может, и раздумала вообще? Решила не приходить? Но ведь все уже только о ней и говорят, для того и вечер устраивается. Нет, нет, женскую натуру она все-таки знает. Уж скорее того можно опасаться, что одна, без матери, хочет пойти. Пускай: все равно ее труды, ее заслуга, что уговорила. Эх, тревог сколько да волнений, чего только не приходится материнскому сердцу выносить!

А гости уже наполняли залы г-на Кечкереи, легкие грации одна за другой выпархивали из экипажей, с утонченным кокетством приоткрывая на миг ножки с подвязками взорам кавалеров, которые лорнировали их у подъезда. На галерее наемные лакеи в ливреях принимали бурнусы, мантильи, проверяли приглашения, как обычно, а в дверях сам его высокоблагородие, хозяин дома, встречал прибывающих. Все знали: вечер оплачивается не им, и ему было отлично известно, что это ни для кого не секрет, и, однако, раскланивались столь церемонно, будто всамделишный хозяин со всамделишными гостями.

– Рад, что не пренебрегли скромным моим приглашением, – покрывает шум резкий носовой голос г-на Кечкереи. – Высокая честь видеть вас в скромном моем жилище. Мадам, как мило с вашей стороны самого вашего искреннего обожателя не забыть. Сударь, мне очень лестно, что ради меня вы прервали свои научные занятия. Графиня, ваше чарующее пение величайшую радость доставит всем на этом вечере, – и так далее и тому подобное.

Затем появляются юные джентльмены, представляя друг дружку хозяину, который и их приветствует со всей своей натуральной ненатуральностью – сочетание в данном смысле не парадоксальное.

Достойный хозяин от души старался, чтобы гостям было у него легко и приятно. Представит друг другу еще не знакомых, но желающих, по его мнению, познакомиться, хотя, может статься, они уже без него это сделали. Поэту газеты подсунет с его стихами; пианиста усадит за инструмент и сзади кого-нибудь приставит его игру хвалить. Каждому найдет сказать что-нибудь любопытное, подымающее настроение, – свежими новостями, пикантными анекдотами так и сыплет, переходя от одной группы к другой, чай тоже приготовит, в чем смыслит лучше всех; словом, за всем уследит, ничто не ускользнет от его бдительного глаза. Не хозяин, а загляденье.

Наконец прибывает и Абеллино. Являться вовремя не в его привычках. Под руку с ним какой-то немолодой иностранец, которого подводит он прямо к хозяину.

– Наш общий друг Кечкереи – мосье Гриффар, banquier.[229]

Поклоны, расшаркиванья, рукопожатия.

– Надеюсь, уважаемый хозяин простит, что я поспешил воспользоваться случаем, чтобы познакомить с вашей блестящей элитой нашего высокочтимого, всемирно известного друга, который как раз прибыл из Парижа.

О, г-н Кечкереи не только что прощает, он премного обязан за предоставленное ему счастье видеть личность столь выдающуюся. Снова расшаркиванье, поклоны, рукопожатия. И все это с такой серьезностью, будто из Абеллино – настоящий хозяин, устроитель приема; будто никто о том и не догадывается.

Из Парижа, который еще не настолько приблизили тогда к Пожони железные дороги, бравый наш банкир прибыл, собственно, лишь затем, чтобы лично удостовериться, собирается ли вообще когда-нибудь помирать престарелый набоб, под чью шкуру он уже столько денег одолжил.

Так или иначе, Кечкереи со всем возможным усердием озаботился, чтобы славный сей муж у него не скучал. Передал его на попечение обворожительнейших дам с главной целью избавить от него Абеллино, который между тем в компании молодых денди отправился cpaзитъся в карты: приятнейший способ время убить до прибытия Фанни.

За зеленым столом сидело уже много игроков, среди них и Фенимор. При виде его Абеллино разразился громким непочтительным хохотом.