– А, Фенимор! Ты в картах особенно должен быть силен, потому что в любви вконец обанкротился. Diable, тебе много надо нынче выиграть, ты ведь тысячу золотых теряешь против меня. Ха-ха-ха! Я, думаете, за этот вечер плачу? Ошибаетесь, Фенимор мне денежки выложит. Освободите-ка местечко, хочу тоже счастья попытать!

Фенимор не сказал ни слова, он как раз метал банк. Спустя несколько минут банк был сорван. Абеллино досталась уйма денег.

– Ах, друг мой, плохо что-то подтверждается поговорка: кому не везет в карты, тому везет в любви. Бедняга! Жаль мне тебя, истинный бог.

Фенимор встал и бросил карты. Его и без того молочной бледности лицо совсем побелело от сдерживаемого раздражения.

Проигранное пари и выказываемое ему пренебрежение, денежная потеря и издевки удачливого соперника переполняли его обидой и злобой. Он близок был к тому, чтобы, схватив подсвечник, учинить оскорбление действием. Но предпочел подняться и выйти из комнаты.

Абеллино продолжал играть, выигрывать и вызывающей, надменной повадкой смертельно обижать побежденных. Счастье упорно не желало ему изменять, что веселило его несказанно.

– Ну, будет! – объявил он наконец, запихивая в бумажник целую кипу громоздившихся перед ним банковых билетов. – Фенимор двойной неудачей опроверг поговорку, пойду посрамлять ее двойной удачей.

Но в соседней же комнате столкнулся с лакеем, который его давно искал, чтобы доложить: в передней дожидается г-жа Майер, которая не может войти, так как только с дороги, не успела переодеться.

«Ого! Это дурной знак!». Абеллино тотчас поспешил к ней. Та сказала, что никак не может разыскать дочку, но она придет непременно, иначе не стала бы приглашение принимать.

Абеллино сердито выслушал это приятное известие и ушел, оставив Майершу в передней.

– Diable! Ну, если они меня надувают…

Но раздражение показывать нельзя, надо с довольным, дерзко-торжествующим видом ходить. Эх, лучше б все деньги просадить, только бы девушка пришла.

И вдруг ему стало очень неприятно видеть Фенимора с его белым лицом, и даже мелькнула мысль: не помириться ли, не проявить ли великодушие.

Опять он вышел к Майерше спросить, сказала она дочери, что он женится на ней.

– О да, и видно было, что она рада очень.

Это его немножко успокоило, и, вернувшись в гостиную, он стал развлекать мосье Гриффара.

Уже чай подали и графиня X спела «Casta diva»,[230] когда к Абеллино протиснулся его лакей.

– Барышня Майер только что вышла из кареты, я видел, – шепнул он ему на ухо.

Абеллино сунул ему несколько золотых – все, что нащупал в кармане, и немного приободрился. Встал, посмотрелся в зеркало. Внешности он был привлекательной, надо отдать ему должное. Завит безукоризненно, усы и борода самые живописные, лицо чистое, шейная косынка восхитительная, и жилет великолепен.

«Quanta species»,[231] – сказала бы про него Эзопова лиса.

Вошел камердинер доложить о гостях (Абеллино увидел его в зеркало) и возгласил по-французски с салонной торжественностью:

– Madame Fanny de Karpathy, nee de Mayer![232]

«Тьфу ты, – подумал Абеллино, – девица-то всерьез моим именем пользуется. Ну да пусть, коли нравится. Вреда от этого не будет».

– Ах, брак? – воскликнул г-н Гриффар. – Вы браком сочетались?

– Морганатическим, – отшутился Абеллино.

Часть гостей с любопытством устремилась навстречу новоприбывшим, хозяин (г-н Кечкереи) подошел к дверям, камердинер их распахнул, и на пороге явилась молодая дама в сопровождении мужчины. Удивленье на миг сковало все языки. Красота ли ее лишила всех дара речи? А дама была поистине красива. Простое, но дорогое кружевное платье мягкими складками облегало ее изящную фигуру, по моде тех времен слегка приоткрывая полные ножки для восхищенных взглядов; воздушного брюссельского кружева косынка обвивала пышные волосы, которые длинными локонами по-английски, с двух сторон, ниспадали на беломраморные плечи и дивной красоты грудь. А это нежно-розовое личико, этот величественный взор; эти жгучие черные очи, полные чувства, страсти, в противоположность детским еще губками которые выдавали спящую сном невинности душу, – не так, в свой черед, гармонировали с нежными ямочками на щеках и подбородке, едва она улыбнется! Ямочки эти с ума могли свести.

А она улыбалась, подходя к г-ну Кечкереи, которьй не знал, что и сказать.

Фанни поклонилась.

– Сударь, я с радостью приняла любезное приглашение пожаловать к вам с семейством; вот муж мoй господин Янош Карпаты! – указывая на вошедшего ней, промолвила она.

Кечкереи не мог ничего придумать, кроме того, что безмерно рад, в явном замешательстве ища между тем глазами Абеллино.

Но тот в соляной столп обратился там, у своего зеркала, как Лотова жена.

А Янош Карпати – веселый, сияющий, блистательный – все жал руку хозяину дома, словно старому знакомцу.

– Пожелайте мне счастья, уважаемый друг! – берет свою супругу под руку, сказал он. – Нынче приобрел он сокровище неземное, и нет никого меня блаженней. Теперь и рая мне не надо, я и на этом свете как в раю!

И, смеясь, лучась радостью, присоединился к остальному обществу, всем и каждому представляя жену, осыпаемый поздравлениями в ответ.

И на все это вынужден был смотреть Абеллино.

Смотреть и думать: девушка, которую он столь упорно преследовал, отдала руку его дяде и для него теперь навек недосягаема.

Если б на небо ее забрали или в пекло самое, в замке держали на отвесной скале или ангелы мести oxраняли с подъятыми огненными мечами, и то не была бы она столь недоступна, как огражденная этим магическим именем: «Супруга Яноша Карпати».

С супругой Яноша Карпати отношений никаких не завяжешь.

Все взоры, устав любоваться прекрасной новобрачной, обратились на Абеллино. И во всех читались ирония, откровенная насмешка.

Денди, вместо собственной свадьбы угодивший на чужую!

Посрамленный фанфарон, чью дульцинею похитил его собственный дядюшка!

Абеллино почти облегчение доставило увидеть еще одного человека, ошеломленного происшедшим: мосье Гриффара. Но и тут он себе не изменил, осведомись у него в обычной своей глумливой манере, будто все это только банкира и волновало:

– Qu'en dites vous, monsieur Griffard?[233]

– C'est bien fatale![234]

– Mon cher Абеллино, – раздался вдруг возле фальцет Фенимора. – Похоже, это вы задолжали мне тысячу золотых. Ха-ха-ха!

Абеллино в ярости обернулся и оказался лицом к лицу с дядей, который направлялся с супругой как раз к нему.

– Дорогая, это мой драгоценный племянник, Бела Карпати, – с самой доброжелательной улыбкой отрекомендовал он их друг другу. – Дорогой племянник, поручаю мою жену родственным твоим заботам.

Вот он, сладчайший миг, который предвкушался им заранее; миг утонченной мести, зародившейся в сердце преследуемой девушки и воспламенившей взоры незлобивых существ, коим Фанни о ней поведала.

Охотник в яме! В вырытой им самим западне. Перехитренный, презираемый, наказанный.

Поджав губы, Абеллино сдержанно поклонился, белый как мел.

Янош Карпати двинулся дальше – познакомиться с самим мосье Гриффаром, который выразил живейшую радость по поводу того, что видит его в столь добром здравии.

Абеллино же, едва они отвернулись, заложил большие пальцы за края жилета и как ни в чем не бывало с высоко поднятой головой прошествовал непринужденной поступью через гостиную, что-то напевая и, казалось, не замечая ни шепота, ни смешков вокруг себя.

Он спешил в ломберную.

Уже открывая дверь, услышал он общий смех, даже хохот, и резкий фальцет Фенимора, выделявшийся среди других голосов. При появлении Абеллино смех и оживленный разговор разом смолкли, все постарались принять вид серьезный и спокойный.