Что может взбесить сильнее?

Абеллино подвинул стул к столу, сел.

Какого шута они не смеются, не продолжают разговора? И чего пыжится этот Фенимор, серьезность на себя напускает, отворачивается поминутно?

– Сдавайте, что ли, наконец!

За картами можно хоть посмеяться – выиграл, проиграл, все равно. Предлог есть.

Теперь черед Абеллино метать банк.

И начинается невезение.

Сидящий на другом конце стола Фенимор выигрывает беспрерывно, иногда в четверном, восьмикратном размере, удваивая, утраивая ставку.

Абеллино начинает терять хладнокровие, становится все рассеяннее. За ставками не следит, выигрыши не забирает, а проигрыши не платит. Раздраженный ум его занят другим, и от этого страдает игра.

Вот опять Фенимор забрал учетверенную ставку – и не удержался от торжествующего смеха.

– Ха-ха-ха! Мосье Карпати, а вы тоже с поговоркой не в ладах: и в любви вам не везет, и в карты. Бедный Абеллино, ей-богу, мне тебя жаль. С тебя тысяча золотых.

– С меня?

– А с кого же? Не будешь же ты утверждать, что и сейчас Фанни обольстишь; она теперь богаче тебя, деньгами ей голову не вскружишь; а захочет кавалера иметь, другого может выбрать, вон хоть меня, или Ливиуса, или Конрада. Тебе уж скорее остерегаться впору, как бы ей не приглянуться, а то прощай майорат: вот чем может для тебя кончиться такая авантюра. Великолепно, клянусь богом! Абеллино от объятий дядюшкиной супруги спасается. Новый Иосиф и жена Пентефрия. И тебе же еще придется следить, как бы она в другого молодца не любилась! Ой-ой-ой! Абеллино – блюститель нравственности! Абеллино – garde des dames![235] Нет, это прелестно. Это тема для водевиля!

Каждое его слово впивалось ядовитой занозой, ранило, задевало за живое. Абеллино побледнел, онемел от ярости. Верно говорит Фенимор, придется теперь от страха дрожать, как бы она кого не полюбила. О, проклятье, проклятье.

И он проигрывал и проигрывал.

Почти перестал даже смотреть, кто сколько ставит. Фенимор опять сорвал четверной куш. Абеллино выплатил, но лишь в двойном размере.

– Ого, ошибка, дружок: я ведь два раза поставил.

– Я не заметил.

– Как? Это же flibusterie,[236] – воскликнул Фенимор с заносчивой самоуверенностью.

При этом оскорблении Абеллино вдруг вскочил и всю дюжину карт запустил ему в физиономию.

Белое лицо мгновенно пожелтело, позеленело. Схватив стул, на котором сидел, Фенимор кинулся с ним на обидчика. Окружающие вмешались и удержали его.

– Пустите! Пустите меня! – не своим голосом вопит вспыльчивый юноша.

Пена выступает у него на губах, хриплый визг рвется из перехваченного яростью горла.

Абеллино молчит, хотя грудь его высоко вздымается и глаза налиты кровью. Приятелям стоит немало труда его укротить.

– Пустите же! Нож дайте мне, нож! Убью! – взвизгивает Фенимор и, не в силах вырваться из стиснувших его рук, вымещает злобу на ни в чем не повинном стуле, пиная его и лягая.

На безобразный этот шум прибегает с перекошенным лицом сам г-н Кечкереи и, встав между вздорящими в картинную позу, возглашает:

– Прошу святость моего дома уважать!

Это вмешательство привело в себя враждующие стороны. Все сообразили, что улаживать подобные дела здесь не место. Многих, правда, очень развеселила ссылка на святость. На Абеллино и Фенимора посыпались советы идти домой, а утром уж разобраться во всем. Они тотчас и удалились, хотя общество отнюдь не дало себя смутить этим происшествием. Все, правда, моментально узнали, что Фенимор с Абеллино поссорились за карточным столом, но сделали вид, будто не слышали ничего. Старший Карпати отозвал в сторону хозяина дома, упросив с глазу на глаз принять тысячефоринтовый билет за отличный вечер, и через четверть часа все уже повторяли что истинный его устроитель – Янош Карпати, пожелавший представить модному свету свою супругу.

Веселье продолжалось до двух часов пополуночи, и по домам все разъехались, очарованные друг другом. Спать же укладываясь, попризадумались над этой странной историей, а кто уж поистине беспокойную ночь провел, так это Абеллино, Фенимор и – мосье Гриффар.

На другой день Гриффар уехал обратно в Париж, даже не спросив ничего про Абеллино.

У Абеллино же с Фенимором после афронта на вечере у Кечкереи – встреча.

Так именуется дуэль на учтивом светском языке.

Средством примирения секунданты избрали сабли.

Любопытно: чем ссора свирепей, тем менее грозное выбирается оружие.

Основания для этого самые естественные.

Дуэль – ни законом, ни общественным мнением не одобряемое, но принятое все-таки и действующее установление. Бывают ведь обиды, нападки, от которых закон и власти не могут предложить защиты.

Если, например, будут утверждать, что вы в чем-то уступили, оказались не на высоте.

Если надобно воспрепятствовать нежелательной связи.

Если требуется одним ударом положить конец распространению какого-нибудь злостного слуха.

Если кто-либо считает себя политически дезавуированным.

И когда стороны не по злобе, не из кровожадности ищут дуэли, а вынуждены к ней, дабы пред лицом смерти доказать твердость характера и стойкость взглядов, секунданты обычно вооружают дерущихся пистолетами. Те же, обдумав хладнокровно положение, решают каждый лучше подставить противнику грудь, а самому не стрелять, и этим мужественным, благородным исходом дуэль завершается, требования чести удовлетворены, и щекотливый инцидент считается навсегда исчерпанным: возвращаться к нему больше уже непозволительно.

Но если причина дуэли – оскорбление действием, если стороны повздорили за картами и дело дошло до кулаков, пощечин и поношений, тут уж секунданты начинают о собственной шкуре подумывать, предлагая оружие, которым нельзя сразу уложить противника.

Секундантов было четверо: у Фенимора – Ливиус и Калачи (юноша из сиятельной семьи), у Абеллино – Конрад и Кечкереи.

Дуэлянты и слышать поначалу не хотели о саблях; но секунданты, особенно Конрад, решительно заявили, что пистолетов не допустят. Пришлось подчиниться.

Фенимор, правда, немного еще поерепенился: шпагу ему подавайте, так он привык, во Франции люди благородного звания иначе не дерутся. Но и это пожелание не было удовлетворено. Драться на саблях, и все.

Местом поединка был избран ресторан «Зеленое дерево», заранее снятый в нем просторный зал. Там при закрытых дверях и ознакомили противников с выработанными сообща условиями и правилами.

О мировой, об извинениях ни тот, ни другой и слышать не хотели.

Кровь должна пролиться непременно.

Но если по истечении пяти минут раны не будет нанесено, дуэль считается оконченной.

Дерутся оба с засученными рукавами.

Голову и живот поражать не разрешается, только лицо, грудь, руки или ноги. И ложные выпады в запрещенные части тела не допускаются. Колющие удары вообще запрещены.

Секунданты будут находиться возле каждого дуэлянта, по бокам, и при нарушении правил выбьют саблю у него из рук.

– Но, господа, это же несерьезно! – бесновался Фенимор. – В игрушки играть позвали вы нас сюда? Это не дуэль, а детская забава. Уж лучше цирюльника пригласить да кровь по жребию пустить! – пронзительно выкрикивал он.

– Так условлено, и разговоры ни к чему не поведут, – возразил Конрад. – Не нравится – оставайтесь здесь один!

– Ничего, пусть только сабли нам дадут, – глухим голосом сказал Абеллино. – А разговаривать будем потом.

Замолчал и Фенимор, придя к такому же точно мнению. Пускай только поставят в позицию, сабли дадут, а дальше – уж их забота!

Встревоженные этой решимостью, секунданты долго шептались, прежде чем подать сабли. Сначала сами с обнаженными клинками заняли свои места, потом вымерили оружие дуэлянтов и, найдя одинаковым, вручили им.