Между Святославом Владимировичем и будущим экипажем наладилась оживленная переписка. Он знал о каждом контейнере с материалами и деталями, который отправлялся в Новороссийск из Ленинграда или Москвы. Он давал советы и консультации, щедро разбазаривая то, что наживалось годами раздумий, ценой бессонных ночей и напряженной работы ума.

Однажды он не выдержал, поехал сам в Новороссийск на автобусе, кружным путем, без предупреждения. Он долго искал место, где строился шлюп, отмерив на костылях добрый десяток километров. Даже мозоли набил на руках с непривычки.

Когда же Святослав Владимирович нашел наконец стапель, никого из его ребят там не оказалось. Видимо, Ушли на обед. Было там только двое старичков. Они крепили обшивку к шпангоутам. Один сверлил дрелью отверстия в толстой фанере, другой закручивал длинные шурупы. Сначала он загонял их молотком больше, чем на две трети, и только тогда брался за отвертку.

— Э-э, так не пойдет! — сказал Святослав Владимирович. — Шурупы не гвозди, их от начала до конца заворачивать нужно. Слегка припосадить молоточком это другое дело.

Рабочий посмотрел на него с недоумением. Он даже не успел разозлиться.

— И потом сверло… Его надо взять хотя бы на полмиллиметра тоньше. Так ведь слабину даст.

— Слушай, чего ты нас учишь? — пришел наконец в себя плотник. — Не первую клепаем, ясно? Слава богу, скоро тридцать лет, как на верфи… И вообще, кто ты такой?

— Пойми, голова, — продолжал Святослав Владимирович, и не подумав обижаться, — яхта пойдет в океан, это, брат, не Черное море. Там болтанет — будь здоров! Прочность нужна, сверхнадежность. Ты же мастер! Дай-ка сюда инструмент.

Он отобрал отвертку и, прислонив костыли к поперечине стапеля, привалился плечом к нагретой солнцем обшивке.

— Замени сверло, — обратился он ко второму рабочему. — А теперь подай дрель.

— Ладно, я сам, — мрачновато ответил тот.

Когда отверстие было просверлено, Святослав Владимирович поплевал на шуруп, вставил его на место и чуть пристукнул молоточком. Потом вынул из кармана отвертку и ввинтил шуруп, ни разу не покривив, с такой быстротой, словно отвертка была с электрическим приводом. Затягивая головку впотай, он только весело крякнул. И бережно провел ладонью по гладенькой фанере.

— Класс! — покачал головой плотник. — Только если на каждый шуруп плевать, слюны не хватит.

— Ничего, меньше потеть будешь.

Сзади кто-то смеялся. Святослав Владимирович обернулся и увидел своих ребят. Они стояли в тени старого грецкого ореха.

— Мы так и знали, что вы не утерпите, — сказал Сергей, направляясь к учителю. — Иначе это были бы просто не вы.

— Много разговоров и мало дела, — проворчал он. — И с каких это пор вы заделались праздными наблюдателями?

Святослав Владимирович проработал с ними до позднего вечера и большую часть следующего дня. Он остался бы еще, если бы не боялся, что дома будут беспокоиться…

Вера Алексеевна видела, как он загорелся, начисто забыв о болезни. Но где-то в глубине души ей становилось обидно, что все это он делает не для себя, а для других. Она подсознательно ревновала его к чужому судну, которому уготована счастливая судьба. Вспоминала, как от многого ей приходилось отказываться, чтобы помочь мужу в осуществлении заветной мечты, и теперь ей становилось больно до слез, что свое время и силы он тратит на других, на счастливчиков — молодых, здоровых и сильных.

У Святослава Владимировича все обстояло гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Новость, которую он услышал от ребят, поначалу привела его в смятение, в замешательство. Что-то похожее на нездоровую зависть шевельнулось в душе. Но только на мгновение. «Разве это не естественно, — убеждал он себя, — разве не я заложил в них эту любовь к познанию? И если им повезло больше, чем мне, не должен ли я радоваться за них больше, чем за самого себя? Ведь в каждом из этих ребят есть и частица меня. Это я знаю твердо. А кто же тогда я? Обыкновенный неудачник, каких было достаточно всюду и во все времена? Не-е-ет! Пусть я не достиг цели, к которой стремился всю жизнь, и пусть я не достигну ее никогда, но шел-то я к ней честно. И совсем не случайно в последних числах октября или в начале ноября спроектированный мною шлюп с моими ребятами на борту уйдет в великое плавание через семь морей и два океана».

И все-таки иногда его начинала одолевать тоска, хотя времени на нее у него оставалось все меньше. Деревянный набор на самодельном стапеле в глубине огорода, к которому он не подходил уже много месяцев, в эти редкие минуты не вселял в него былой надежды, несмотря на то, что он наконец сумел раздобыть самое главное, на что ушли годы, — тридцать восемь листов семислойной водоупорной фанеры, клеенной на карбамидной смоле. Острые ребра шпангоутов, прикрепленные к килевой балке, делали набор похожим на скелет давно вымершего животного и являли собой безрадостную картину, навевая мысли о бренности и смерти.

Шло время, но ему не становилось лучше, болезнь оставалась с ним, и порой мерзкий страх коварно подкрадывался к нему. Святослав Владимирович старался смотреть на вещи философски. Он не боялся естественной смерти. И что такое смерть! Небытие? Он просто не будет существовать, как не существовал когда-то, до рождения, и только. Он просто вернется туда, откуда пришел. Но ведь он мог и не родиться. Стало быть, повезло? Он мог, наконец, погибнуть на фронте, когда ему не было и двадцати лет, как гибли миллионы его сверстников. Так разве эти без малого тридцать лет, которые он прожил после войны, не следует рассматривать как щедрый дар, как подарок судьбы. Ведь он жил!

Но не естественный конец, не смерть сама по себе вселяли в него беспокойство и страх. Больше смерти он боялся, что может лишиться второй ноги. Что будет тогда? Каким тяжким бременем повиснет он на шее у Веры. Теперь он все чаще вглядывался в ее знакомое милое лицо и замечал, как переживания последних лет отпечатываются на нем новыми морщинками и серебряными нитями в волосах. Как он будет жить и что делать? А может быть, строить модели, которые знатоки всегда называли произведением искусства? Ведь и это не каждому дано. У него останутся руки, которыми он втайне всегда гордился. Может быть, и тогда сохранится нечто, ради чего стоило бы жить?

Но от таких мыслей хотелось скорее избавиться.

В такие минуты он встряхивал головой и просил жену:

— Послушай, дай-ка мне листы спецификации по бегучему такелажу. Поглядим, чего там еще недостает нашей «Надежде».

…Так в постоянной переписке с друзьями, в частых встречах с ними, в заботах об их предстоящем плавании прошло сухое, жаркое лето.

Ближе к осени пришло наконец письмо из Москвы от Романа Анохина. Он писал, что Святославу Владимировичу нужна серьезная операция на бедренной артерии, советовал не волноваться и обещал благоприятный исход.

«…Здесь есть хорошие протезисты-ортопеды, ведь вам уже пора подумать о протезе. Костыли надо бросать, чтобы в следующую встречу в „Пекине“ или „Праге“ вы могли отплясывать по очереди со всеми нашими женами».

В последних числах августа закрылся пионерский лагерь, расположенный в поселке неподалеку от дома Святослава Владимировича. Летом, особенно когда было много работы, ребятня порой досаждала ему своим шумом, от которого он успел отвыкнуть за зиму: горнами, барабанами, бесконечными песнями, извергаемыми мощным динамиком. Закрылась столовая для «дикарей», и сразу в Якорном стало сиротливо и пусто.

Святослав Владимирович, наблюдая за хлопотами жены, готовившейся к новой встрече с поселковыми ребятишками, теперь уже второклассниками, не мог не вспоминать и свою школу, которой отдал столько лучших лет жизни. И странно: прежде, живя в городе, он как-то совсем не думал о ней. Так, во всяком случае, казалось ему. Сейчас же он явственно представлял себе этот день первого сентября, который всякий раз волновал его по-новому. Неназойливое осеннее солнце, шорох накрахмаленных передников у малышек, ломкий басок старшеклассников, похлопывающих друг друга по плечам после долгой разлуки, еще не выветрившийся после ремонта запах масляной краски — само олицетворение свежести и новизны, и цветы, цветы. Потом торжественная линейка. Ко всему привыкший и все же чуточку взволнованный директор, оживление учителей…