— А почему вам… это… — Он споткнулся, потому что по привычке хотел назвать ее леди Эммой, и только сейчас впервые понял, что у нее должно быть свое, настоящее имя, а какое, он, к сожалению, не знал. — Почему вам не продают сигареты, если вы курите?

— Очень умная твоя мамаша. Считает меня несовершеннолетней.

— А сколько ж вам лет? — осторожно спросил он.

— Много. Я уже старуха, — вздохнула она. — Весной перешла в девятый.

— Ну это еще не очень старая, — попробовал успокоить ее Кешка.

— Послушай, а это не ты разбил на площадке софит? — спросила она неожиданно, приглядываясь к мальчишке. — Да ты, оказывается, хулиган. Тебя, наверное, лупят мало?

Кешка поскреб затылок, словно бы собираясь с духом, и наконец сказал:

— Обидно, когда этот… Большой Генрих кричит на вас и обзывает всякими словами. Сказали бы ему один раз по-настоящему.

— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула она. — Мы величины неравные. Ему стоит пальцем поманить, и таких, как я, набежит сотня. А потому — молчи. Я теперь как тот попугай в клетке. Искусство требует жертв, а мне, кроме себя, в жертву приносить некого.

Странное дело, Кешка уже дважды слышал это выражение. Впервые — от Василь Сергеича, когда тот объяснял, почему не снимает с глаза повязку, и вот теперь. И оба раза слова эти звучали неодинаково, в каждом случае приобретая свой особый смысл. Наверное, никогда в жизни он не испытывал столь противоречивых чувств, точно в душе его гулял сквозной ветер, выдувая все, что нужно и не нужно…

Собеседница его умело распечатала пачку, щелкнула ноготком по бумажному донышку и ловко губами подхватила сигарету:

— Терпеть не могу с фильтром…

Мимо шаркающей походкой тащился Генрих Карлович — осветитель. Возле них он остановился.

— Это не мое дело, конечно, — сказал старик, делая в воздухе неопределенный жест, точно собирался поймать на лету муху, — но курите вы зря. Вы же гордость, украшение нашей группы. Вам и нести себя надо как принцессе, и говорить, и вообще. Вы же, простите за выражение, леди! А курить в таком возрасте…

— Хватит! — вспыхнула она. — Пить плохо в любом возрасте, даже старикам.

— Что верно, то верно, — смущенно покачал головой Генрих Карлович. Он махнул рукой и, сутулясь, побрел к вагончикам…

На другой день поздно вечером почти половина жителей Каменоломни и все свободные актеры собрались на спуске к морю, с левой стороны бухты. Здесь должны были снимать пожар в туземной деревне. Наверху стояла красная машина с жирной цифрой 01 на круглом трафарете, а у самой воды — водовозная бочка, в которую был впряжен Буцефал. Старая лошадь сонно покачивала головой и машинально обмахивалась хвостом.

Повыше свайных построек была установлена какая-то штуковина, похожая на самолетный мотор, а далеко в стороне прорисовывался силуэт «Глори оф де сиз», прекрасный и величественный. Сам вид этого корабля уже способен был взволновать Кешку. Там в натянутых вантах еще свистел ветер дальних странствий.

Стоявший поблизости знакомый человек в шапочке с козырьком из зеленого плексигласа толкнул локтем своего соседа и, кивнув в сторону бригантины, спросил негромко:

— Ну что, и разули и раздели?

— Точно, — засмеялся тот.

— И цепной привод руля сняли?

— А как же, все как положено.

У самой воды двое людей привязывали к вкопанному в песок столбу несчастную Алевтину Никитичну. Рядом с ней на камне стояла клетка с попугаем. Перебирая когтистыми лапками прутья клетки, Жулик постепенно взбирался под самый купол и там замирал в неудобной позе, свесив вниз голову с распущенным желтым хохолком.

На берегу лежали наполовину вытянутые из воды пироги с балансирами на отлете, а возле них хлопотали какие-то люди. Вся одежда их состояла из некоего подобия юбок. Точнее, бедра их были обмотаны пестрой тканью, похожей на махровые полотенца. Возможно, так оно и было.

Кто-то положил Кешке на плечо руку. Он обернулся. Рядом стоял незнакомый мужчина с трубкой в зубах. На нем были светлая водолазка и резиновые вьетнамки на босу ногу. Выглядел он не слишком молодо, во всяком случае, виски его заметно серебрились.

— Давай-ка, дружок, подойдем поближе. Да ты не бойся, я ведь знаю, куда можно, — сказал незнакомец, вытащив изо рта трубку, и только по ней, и по голосу Кешка догадался, что перед ним их квартирант — бывший помощник капитана, которого только недавно повесили на рее фок-мачты.

Василь Сергеич был без бороды и повязки, и Кешка увидел, что оба глаза у него действительно целые и абсолютно одинаковые. Лицо его заметно похудело и помолодело. В нем даже появилось что-то привлекательное и мягкое, хотя и состояло оно все словно бы из света и тени: лоб, нос и скулы были бронзовыми от загара, а то место, где прежде росла борода, оставалось бледным, почти белым.

Они спустились поближе к воде и уселись на обломке скалы рядом с доном Диего и доном Хуаном.

Под ними внизу были проложены сбитые доски, по которым оператор пробовал катать тяжелую камеру, и торчал расписной столб с привязанной к нему Алевтиной Никитичной. На ней был седой парик с буклями.

— Поджигатели готовы? — зычно прозвучал в мегафон голос Большого Генриха. — Все по местам!

В свежем ночном воздухе запахло керосином. Сразу же вспыхнул целый десяток прожекторов и юпитеров.

— Начали!

И тут из-за камней и зарослей выскочили пираты в желтых косынках со старинными фитильными аркебузами и подвязанными к шестам горящими факелами. Они метались, как черти, от одной хижины к другой, поджигая камышовые кровли, которые мгновенно вспыхивали бездымным пламенем. Из свайных хижин выскакивали черноволосые женщины, некоторые с детьми. Одеты они были под стать мужчинам, только материя крепилась не у талии, а прямо под мышками. На шеях болтались раскрашенные бусы из ракушек. Женщины спускались по лестницам проворно и ловко, как пожарники на межрайонных соревнованиях, и бежали в лес, прикрыв голову руками. А пираты все мотались от хижины к хижине, забрасывая свои чадящие факелы прямо на крыши.

Огонь взлетал в самое небо. Стало заметно светлее. Старый Буцефал, немало повидавший на своем веку, нервно вздрагивал и косился на пожар настороженным блестящим глазом.

— Кретинизм! — неожиданно заорал желтохвостый какаду.

Дон Диего хмыкнул и покачал головой:

— А что, дорогой Хуанито, наш попугай не так уж прост, как может показаться.

— На родине у этого попугая сейчас зима, — как-то грустно сказал Василь Сергеич.

Кешка с интересом поглядел на своего квартиранта.

— А чего это Жулик все время висит вниз головой? — спросил он.

— Привычка, — усмехнулся Василь Сергеич. — Ведь австралийцы по отношению к нам постоянно ходят вверх ногами.

— Ветродуй! — прохрипел в мегафон Большой Генрих.

И сразу же затарахтел, заревел мотор, постепенно набирая обороты. Воздушный вихрь, подхватил пламя, наклонил его и погнал искры в сторону моря.

— Внимание, туземцы! — пытался перекричать ревущий ветродуй Большой Генрих. — Сцена прощания!

Когда мотор наконец умолк, стало отчетливо слышно, как трещат охваченные огнем щелястые, просвечивающие насквозь стены хижин, сбитые из сухих жердей, и тяжело оседают кровли.

Возле вкопанного в песок столба собралась толпа островитян. Все молчали.

— Слушайте, слушайте слова мудрости нашего вождя! — воскликнул, по всей вероятности, местный шаман в страшной клыкастой маске.

Толпа расступилась и пропустила вперед грузного, голого по пояс человека. Шею его украшало ожерелье из живых цветов. Он был очень похож на эстрадного певца Кола Бельды, которого Кешка не раз видел по телевизору в красном уголке рыбкоопа. Когда вождь поднял вверх руки, он так и подумал, что тот сейчас запоет: «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…» Но вместо этого вождь обратился к Алевтине Никитичне, беспомощно повисшей на опутывающих столб веревках.

— Спал Таароа с женой своей Хиной, богиней воздуха, таково ее имя, — торжественно заговорил вождь. — От них родилась Радуга, таково ее имя. Потом родился Лунный Свет. Мать произвела все, что есть на земле, в море и в воздухе. Твой народ причинил нам много зла, но ты мать, и потому я оставляю тебе жизнь. Развяжите ее! И верните ей птицу, которой боги вложили в уста язык ее коварного племени. Женщина, ты свободна!