– Король просит объявить, что после столь утомительной ночи он еще отдыхает.

– Ах! – произнес д’Артаньян, который не мог понять, каким образом ваннский епископ, еще накануне столь мало взысканный королевской милостью, всего за шесть часов вырос, как исполинский гриб, самый большой среди тех, которые подымались когда-либо по воле фортуны в тени королевского ложа.

В самом деле, чтобы быть посредником между Людовиком XIV и его приближенными, чтобы приказывать его именем, находясь в двух шагах от него, надо было стать чем-то большим, чем был, даже в свои лучшие времена, Ришелье для Людовика XIII.

– Кроме того, – продолжал епископ, – будьте любезны, господин капитан мушкетеров, допустить лиц, имеющих право на это, только к позднему утреннему приему. Его величеству желательно почивать.

– Но, господин епископ, – возразил д’Артаньян, готовый взбунтоваться и высказать подозрения, внушенные ему молчанием короля, – его величество велел мне явиться к нему на прием пораньше с утра.

– Отложим, отложим, – раздался из глубины алькова голос Людовика, голос, заставивший мушкетера вздрогнуть и замолчать.

Он поклонился, пораженный, остолбеневший и окончательно лишившийся дара соображения от улыбки, которой раздавил его Арамис вслед за словами, произнесенными королем.

– А чтоб ответить вам на вопрос, за разрешением которого вы прибыли к королю, дорогой д’Артаньян, – добавил ваннский епископ, – вот вам приказ, с которым вам немедленно следует ознакомиться. Это приказ, касающийся господина Фуке.

Д’Артаньян взял приказ, протянутый ему Арамисом.

– Отпустить на свободу! – пробормотал он. – Так вот оно что! – И он повторил свое «Так вот оно что!» на этот раз более понимающим тоном.

Этот приказ объяснял ему, почему он застал Арамиса у короля; видимо, Арамис в большой милости, поскольку ему удалось добиться освобождения из-под ареста Фуке; эта же королевская милость разъясняла и невероятную самоуверенность, с которой д’Эрбле отдавал приказания именем короля. Д’Артаньяну достаточно было понять хоть что-нибудь, чтобы понять все до конца. Он откланялся и сделал два шага по направлению к выходу.

– Я иду с вами, – остановил его епископ.

– Куда?

– К господину Фуке; я хочу быть свидетелем его радости.

– Ах, Арамис, до чего же вы меня только что удивили!

– Но теперь-то вы понимаете?

– Еще бы! Понимаю ли я? – вслух сказал д’Артаньян и тотчас же процедил сквозь зубы для себя самого: – Черт возьми, нет, ничего я не понимаю! Но это не важно, приказ есть приказ.

И он любезно добавил:

– Проходите, монсеньор, проходите.

Д’Артаньян повел Арамиса к Фуке.

Фуке с нетерпением поджидал д’Артаньяна. За время его отсутствия он успел отослать явившихся к нему слуг и отказался принять кое-кого из друзей, пришедших к нему несколько раньше обычного часа. У всякого, кто бы ни подходил к его двери, он спрашивал, умалчивая о нависшей над его головой опасности, лишь об одном: не знают ли они, где сейчас Арамис.

Когда он увидел наконец д’Артаньяна и идущего следом за ним прелата, радость его была беспредельна: она сравнялась с мучившим его беспокойством. Встретиться с Арамисом было для суперинтенданта своего рода возмещением за несчастье быть арестованным.

Прелат был молчалив и серьезен; д’Артаньян был сбит с толку этим немыслимым нагромождением невероятных событий.

– Итак, капитан, вы доставляете мне удовольствие видеть господина д’Эрбле?

– И еще нечто лучшее, монсеньор.

– Что же?

– Свободу.

– Я свободен?

– Да, вы свободны. Таков приказ короля.

Фуке взял себя в руки, чтобы, посмотрев в глаза Арамису, постараться понять его безмолвный ответ.

– Да, да – и вы можете принести благодарность за это господину ваннскому епископу, ибо ему, и только ему, вы обязаны переменой в решении короля.

– О! – воскликнул Фуке, скорее униженный этой услугой со стороны Арамиса, чем признательный за благоприятный исход своего дела.

– Монсеньор, – продолжал д’Артаньян, обращаясь к Арамису, – оказывая столь мощное покровительство господину Фуке, неужели вы ничего не сделаете и для меня?

– Все, что захотите, друг мой, – бесстрастно ответил епископ.

– Я хочу спросить вас об одной-единственной вещи и сочту себя полностью удовлетворенным вашим ответом. Каким образом сделались вы фаворитом его величества? Ведь вы виделись с королем не больше двух раз?

– От такого друга, как вы, ничего не скрывают, – с тонкой усмешкой проговорил Арамис.

– Если так, поделитесь с нами вашим секретом.

– Вы исходите из того, что я виделся с королем не больше двух раз, тогда как в действительности я видел его сотню раз, если не больше. Только мы умалчивали об этом, вот и все.

И, нисколько не заботясь о том, что от этого признания д’Артаньян стал пунцовым, Арамис повернулся к Фуке, не менее, чем мушкетер, пораженному словами прелата.

– Монсеньор, – сказал он, – король просил меня известить вас о том, что он ваш друг больше, чем когда-либо прежде, и что ваше прекрасное празднество, которое вы с такою щедростью устроили для него, тронуло его сердце.

Произнеся эту фразу, он так церемонно поклонился Фуке, что тот, неспособный разобраться в тончайшей дипломатической игре, проводимой епископом, замер на своем месте – безмолвный, оцепеневший, лишившийся дара соображения.

Д’Артаньян понял, что этим людям необходимо о чем-то поговорить с глазу на глаз, и собрался было уйти, подчиняясь требованиям учтивости, которая в таких случаях гонит человека к дверям, но его жгучее любопытство, подстрекаемое к тому же таким множеством тайн, посоветовало ему остаться.

Однако Арамис, повернувшись к нему, ласково произнес:

– Друг мой, ведь вы не забыли, не так ли, о распоряжении короля, отменяющем на сегодняшнее утро малый прием?

Эти слова были достаточно ясными. Мушкетер понял, чего от него хотят; он поклонился Фуке, затем, с оттенком иронического почтения, отвесил поклон Арамису и вышел.

Фуке, сгоравший от нетерпения в ожидании, когда же наступит этот момент, бросился к двери, запер ее и, возвратившись к Арамису, заговорил:

– Дорогой д’Эрбле, пришло, как кажется, время, когда я вправе рассчитывать, что услышу от вас объяснения по поводу происходящего. Говоря по правде, я ничего больше не понимаю.

– Сейчас все разъяснится, – сказал Арамис, усаживаясь и усаживая Фуке. – С чего начинать?

– Вот с чего: прежде всего почему король выпустил меня на свободу?

– Вам подобало бы скорее спросить, почему он велел взять вас под арест.

– Со времени ареста у меня было довольно времени, чтобы подумать об этом, и я пришел к выводу, что тут все дело в зависти. Мое празднество раздосадовало Кольбера, и он нашел кое-какие обвинения против меня, например, Бель-Иль?

– Нет, о Бель-Иле пока никаких разговоров не было.

– Тогда в чем же дело?

– Помните ли вы о расписках на тринадцать миллионов, которые были украдены у вас по распоряжению Мазарини?

– Да, конечно. Но что из этого?

– То, что вас объявили вором.

– Боже мой!

– Но это не все. Помните ли вы о письме, написанном вами мадемуазель Лавальер?

– Увы! Помню.

– Так вот: вас объявили предателем и соблазнителем.

– Но почему же в таком случае меня все же простили?

– Мы еще не дошли до сути. Мне хочется, чтобы вы поняли хорошенько существо дела. Заметьте себе следующее: король считает вас казнокрадом. О, мне отлично известно, что вы ничего не украли, но ведь король не видел расписок, и он не может не считать вас преступником.

– Простите, но я не вижу…

– Сейчас увидите. Король, прочитав к тому же ваше любовное послание к Лавальер и ознакомившись с предложениями, которые вы ей в нем сделали, не имеет ни малейшего основания испытывать какие-либо сомнения относительно ваших намерений насчет этой прелестницы, разве не так?

– Разумеется. Но ваш вывод?