Кругом стоял страшный шум, который всегда сопровождает подобные людские скопища, и этот шум стал еще сильнее, когда Гален и Крэнн взгромоздились на предназначенные для них места по противоположным сторонам доски. Таррант забрался в судейское кресло. Зеваки азартно поддевали Галена и вовсю потешались над ним, а он им охотно подыгрывал, махая руками и кланяясь во все стороны со своего высокого кресла.

— Только не свались, парень. Иначе проиграешь, еще не начав игру!

Затем всеобщее внимание переключилось на «живые фигуры», которые, едва появившись, тут же внесли свою лепту в развеселую потеху. Шестнадцать солдат, которые должны были изображать пехотинцев обеих сторон, явились в своей обычной форме и различались только цветом кирас — соответственно, белых и черных. Большинство воинов были из замкового гарнизона, но к ним подключили и нескольких солдат из свиты Фарранда (они согласились на это с явной неохотой), а также двоих воинов Пайка — по одному с каждой стороны.

Однако больше всего откликов и восклицаний вызвали в толпе зрителей не пешки, а фигуры. Все эти персонажи были хорошо знакомы местной публике, а на скорую руку починенные или наново сшитые костюмы и впрямь производили прелюбопытное впечатление.

Двое шахматных королей — в исполнении кузнеца-великана, рубаха которого трещала в рукавах и плечах на мускулистых руках, и низкорослого пожилого купца-коротышки — были в пышных одеяниях и скверно держащихся на головах коронах. У шахматных коней на головы были нахлобучены стилизованные конские морды, делавшие этих людей практически неузнаваемыми и мешавшие им видеть как следует, в результате чего они вынуждены были передвигаться более чем неуверенно, шаря перед собой руками, как слепые. Одного из черных коней изображал начальник замкового гарнизона, выбравший эту роль как более или менее соответствующую его званию и должности, его напарника играл хозяин постоялого двора под названием «Черный жеребец». Подчеркивая это обстоятельство, он при малейшей возможности вовсю восхвалял собственное заведение. Двое белых коней оставались анонимами, однако держались они, пасясь на травке, весьма недружелюбно и грозили затоптать насмерть каждого, кто подойдет к ним поближе. Наконец они устроили перед началом общего представления отдельный спектакль, решив помериться друг с дружкой силою, но их немедленно разняли и развели на подобающие места в противоположных концах последнего ряда.

Костюмы для ладей, или «башен», были пошиты из обрывков ткани, что должно было имитировать кладку крепостных стен, а шляпы у них украшали миниатюрные зубцы. Вид у них был самый потешный. Ремесленники, по простоте душевной согласившиеся сыграть эти роли, были поначалу совершенно обескуражены, но их недовольство мало-помалу растаяло в атмосфере всеобщего веселья, и скоро все они — за исключением одного мастерового, который, страдая избыточным самоуважением, пребывал в тихой ярости, — смеялись и весело отвечали на сыпавшиеся на них со всех сторон шутки.

Наиболее удачными оказались костюмы четырех офицеров, или же «монахов». Их нарядили в кожаные плащи, соответственно, черного или белого цвета, и у каждого на груди была вышита алая паучья паутина, призванная символизировать великую Паутину — то есть сеть духовных нитей, опутывающих и связующих здешний мир. Простота этих одеяний и то обстоятельство, что человеческая фигура под ними оказывалась скрыта почти полностью, позволяли игрокам, взявшим на себя роль «монахов», вторгаться в игру неожиданно, эффектно и драматически. Правда, от взгляда толпы не укрылось и то, что, по меньшей мере, за двумя одеяниями «монахов» скрывались, мягко говоря, не самые достопочтенные жители Крайнего Поля.

— Надели плащи, так думаете, что и впрямь монахами стали! — кричали им из толпы одни.

— Монахами!.. — смеялись другие. — Да какие они монахи! Самые настоящие бесы!

— Да и монахи — народец скользкий, — подхватывали третьи. — Ходят всегда эдак бочком, стороночкой.

— Да уж, прямые пути не про них!

В длинной процессии выходящих на шахматную доску фигур предпоследней показалась черная королева. Ее роль играла одна из замковых поварих, деревенщина, грубые формы которой лишь подчеркивало пышное платье с накладками, а крупная корона, казалось, грозила вот-вот свалиться с головы. Ее появление было встречено свистом и непристойными шутками, которые королева величественно пропустила мимо ушей.

Наконец состоялся и выход Ребекки. Толпа онемела, пока белая королева медленно проходила между двумя рядами зрителей. Юбка белого платья девушки разлеталась колоколом (а под ней было множество нижних юбок), подложенные плечи придавали ей истинно королевскую осанку. Платье было расшито жемчугом и стеклянными блестками, которые ослепительно сверкали на послеполуденном солнце, а на голове красовался изящный венчик, изображавший корону. По-волшебному преображенная Ребекка походила сейчас, скорее, на куклу, чем на живую девушку, но все равно любому было видно, какая она замечательная красавица. На смену молчанию бурей грянули аплодисменты.

— Самая настоящая принцесса, — прошептала какая-то пожилая женщина, когда Ребекка появилась на площади.

И даже Крэнн не без одобрения посматривал на нее, хотя глаза у него при этом хищно поблескивали, как у лиса, подобравшегося к курятнику.

Расстановка фигур на доске прошла в большой суматохе, особенно потому, что никто не мог толком вспомнить, куда надо ставить королей, а куда — королев. Однако с появлением Ребекки порядок восстановился — и вскоре все фигуры оказались на своих местах. Веселые крики замерли, по крайней мере, на какое-то время, шахматные фигуры прекратили общение с публикой и застыли в неподвижности. Бальдемар и Фарранд, каждый в сопровождении своей свиты, собрались у кресла, в котором сидел Крэнн, тогда как большинство других важных гостей расселись по свободным местам напротив судейского кресла Тарранта. Ребекка, которой удалось за все это время бросить лишь один мимолетный взгляд в сторону Галена, с облегчением увидела, что Эмер уже пробилась в первый ряд болельщиков. Ей стало ясно, что и Гален, и Эмер сумеют на протяжении всей партии не упускать ее из виду.

Тарранта знакомили с вмененными ему обязанностями, и вот он поднял руки, призывая толпу умолкнуть, а потом объявил о начале партии. Выступая, он посмотрел на Пайка, пристроившегося в дальнем конце площадки, возле кресла Крэнна, и тот дал понять командиру, что все в полном порядке.

— Игра в шахматы проводится по всем правилам, — диктовал условия королевский посланник. — Соискатель, чтобы доказать, что он достоин руки невесты, должен или одержать победу в общепринятом смысле слова, или же пленить Народную Королеву. — О возможности какого бы то ни было, иного исхода партии он даже не упомянул. — В случае если возникнут какие-нибудь разногласия, последнее слово остается за мной. Белые начинают игру. — Он сделал короткую паузу, чтобы разогреть ожидания публики, а потом скомандовал: — Начинайте!

— Эй, парень! На два поля вперед! — тут же крикнул Гален.

Пехотинец, стоявший непосредственно перед белым королем, послушно сделал два шага, и толпа приветствовала его радостными выкликами. Гален отвесил публике низкий поклон, словно крики и аплодисменты были адресованы ему за мастерский выбор хода.

«Это-то просто, а дальше придется постараться мне самой», — подумала Ребекка.

— Конь же-восемь — эф-шесть, — тем временем сделал свой ход Крэнн.

Это вызвало изрядный переполох, потому что никому не пришло в голову заранее разметить доску обозначениями шахматной нотации, да и кабатчик вовсе не собирался трогаться с места, пока хотя бы одна пешка не выдвинется вперед, освобождая ему дорогу. В конце концов, после яростных споров и советов, доносящихся со всех сторон, названный ход был сделан.

«Пусть забирает пешку, раз уж ему так хочется, — подумала Ребекка. — Столь малая добыча ничуть ему не поможет». Она поглядела на Эмер, выждала, увидела, как та подала ей какой-то знак, и, в свою очередь, передала сигнал подруге, надеясь, что Гален обратит на это внимание. Когда же он никак не отреагировал, девушка обеспокоенно поглядела в его сторону. Это произошло незаметно, так как и все остальные «живые фигуры» уставились на Галена, ожидая от него ответного хода. Но только одна Ребекка заметила, как загорелись у него глаза, и сразу же успокоилась, хотя в остальном он представлял собой зрелище весьма неприглядное.