Беспокойство Ребекки усиливалось врожденным чувством вины перед обществом. «Ты живешь жизнью привилегированного сословия». По сравнению с эти все остальное утрачивало значение, а как помочь горю, она не знала. Даже ее обычный интерес к волшебству и магии несколько ослабел. Она отныне не испытывала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего былые грезы наяву или тот магический треугольник, благодаря которому партия в «живые шахматы» получила столь необычное завершение; что же касается Рэдда, то он по-прежнему не воспринимал всерьез ее стремления проникнуться эзотерическими познаниями. Картина, находившаяся в Восточной башне, хранила тайну и оставалась тайной, но теперь эта тайна утратила для Ребекки притягательную силу. Даже ее сны стали ничем не примечательными — и это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, сама того не подозревая, нянюшка не вызвала цепочку ассоциаций, которые позднее отозвались и во сне Ребекки.

Открыв дверь в собственную спальню, Ребекка обнаружила, что нянюшка подметает пол. Она уже собиралась было сказать старушке, что той не стоит себя утруждать, когда нянюшка, не заметив появления своей питомицы, запела детскую песенку, которую Ребекка отлично знала, хотя и не слышала уже долгие годы.

Белая пыль, белая пыль, белая пыль на полу.

Берись за метлу, берись за метлу, берись за метлу.

Вымети все, вымети все, вымети дочиста все!

Белое небо да будет над нами, белое небо — и все!

Распевая песенку, нянюшка старалась орудовать метой в такт собственным словам, как поступило бы на ее месте и дитя, — Ребекка вспомнила, что и сама делала так, когда была маленькой. Сначала старушка сделала вид, будто поскользнулась на белой пыли, потом угрожающе взмахнула метлой и закончила, воздев очи горе, словно в воображаемое небо и впрямь поднялась сметенная ею с пола белая пыль, тем самым изменив его цвет.

И тут последовал припев:

И шалунью, и малышку —

Всех пущу плясать вприпрыжку.

Всем конец, кого мы сдунем, —

И малышкам, и шалуньям!

— Так я себя в детстве не вела, — пробормотала нянюшка, и Ребекка вспомнила, что последняя строчка припева служила сигналом для всех поющих: они должны были броситься наземь и замереть.

Хотя пелось все это на бесхитростный и веселый мотивчик, у Ребекки заскребли кошки на сердце. Впервые она поняла подлинный смысл наивной песенки. Казалось бы, невинные строчки рассказывали о том, как идущая с неба соль завалила человеческие жилища, и о том, как люди предприняли отчаянную и безуспешную попытку вымести сухую, похожую на пыль, соленую смерть. «Всем конец, кого мы сдунем, — и малышкам, и шалуньям» — эти строки, когда-то вызывавшие столько радости, сейчас показались страшнее всего. «Всем конец».

«Как, должно быть, страшно все это было», — невольно задрожав, подумала Ребекка.

И тут она шагнула в комнату. Нянюшка, которую застали за столь неподобающим ее возрасту занятием, ничуть не растерялась.

— Уже почти закончила, — весело сообщила она. — А где это ты пропадала весь день?

— Да нигде.

Ребекка все еще была под гипнотическим воздействием детской песенки.

— Дурью маешься, — сурово заметила нянюшка. — Все что угодно, только не бездельничать. Иначе увянешь до поры.

— Я запомню это, нянюшка, — вяло улыбнувшись, отозвалась Ребекка.

— Главное дело — не сидеть сложа руки, — продолжила выговор нянюшка. — Тогда и грустить перестанешь. — Она подошла к дверям. — Спокойной ночи, малышка.

Оставшись в одиночестве, Ребекка не сумела избавиться от страшных образов, навеянных песенкой, и долгое время пролежала без сна.

Соль просачивалась в ее комнату изо всех щелей. Набивалась из-под двери, сыпалась с потолка, врывалась в открытое окно, белыми фонтанчиками била из-под пола. Ребекка изо всех сил старалась избавиться от нее, но вместо каждой убранной ею пригоршни тут же набиралось шесть новых. Затем дверь широко распахнулась, оконные рамы треснули, половицы встали дыбом, и соляной потоп стал воистину неукротимым. Ребекка попробовала, было спастись бегством, но ей это не удалось. Ее медленно засыпали белые кристаллы и вот, она была уже не в силах и шевельнуться, только голова ее еще торчала наружу, а соль по-прежнему прибывала и прибывала. «Нет! — Она уже задыхалась. — На помощь!»

И тут появилась женщина, высокая и стройная; она прошла сквозь соль, как будто это был прозрачный и чистый воздух. Из заполнившей комнату белизны она извлекла незримые буквы и воспользовалась ими как неким волшебным строительным материалом.

А С Т И Г

Бессмысленные сочетания букв, слова, которые вовсе не были словами, превратились во сне в клетку, в которой Ребекка почему-то почувствовала себя в безопасности.

Ч Ч Н

«Но что же это должно значить?»

Ш Е Е У С

«Как оно может защитить меня?»

Б Т

Женщина, ничего не отвечая ей, колдовскими движениями извлекала из пустоты все новые и новые буквы.

М Й О Л З

И соли не стало. И Ребекка опять пребывала в безопасности и прониклась такой всепоглощающей благодарностью, что рванулась вперед, желая обнять свою спасительницу. Однако та исчезла, и в комнате остался только свет, еще недавно струившийся из ее глаз, и слова, звучавшие на сладкую и грустную музыку, — слова, очаровавшие Ребекку еще сильнее.

«Для тебя, дитя, мой свет не померкнет и вовек».

Ребекка проснулась глубокой ночью, как сетями опутанная одеялами и простынями. Ночные кошмары были для нее не в диковинку, но нынешний ее странным образом воодушевил. Ужас обернулся счастьем, а услышанная музыка все еще звучала у девушки в ушах.

Глава 23

На следующее утро Эмер принесла известия, которые — по меньшей мере, на какое-то время — заставили Ребекку позабыть о таинственном сновидении.

— В Крайнем Поле открывается ярмарка, — радостно возвестила ее подруга. — Начнется сегодня в полдень!

Ярмарочные дни всегда сулили веселье обитателям замка и жителям города, хотя Ребекка никогда не вкушала это удовольствие в полной мере. Ее предыдущий опыт, связанный с ярмарками, был почерпнут, так сказать, из вторых рук — в форме рассказов Эмер и остальных о том, что за диковин они накупили. В тех редких случаях, когда Ребекке разрешали самой отправиться на ярмарку, отец сводил это удовольствие к минимуму, распоряжаясь, чтобы девочку сопровождала целая толпа челяди и стражников, иначе, мол, там с нею что угодно может случиться. И хотя ей доводилось присутствовать на ярмарочных представлениях, впечатления о празднике оставались скорее тусклыми. Большинство бродячих артистов старались не надрываться и вовсе не выкладывались перед маленькой девочкой, знатное происхождение и высокое положение которой всячески подчеркивалось присутствием вооруженных воинов, как коршуны следящих за тем, чтобы артисты не позволили себе чего-нибудь лишнего.

Традиция бродячих художников — в число которых входили музыканты, живописцы, сказители и тому подобные — соблюдалась в Эрении на протяжении многих столетий. Ее истоки были связаны с представлением о том, что такие люди ближе к Паутине, что они причастны к тайнам духа, который и проявляет себя в их разнообразных дарованиях. В стародавние времена это, возможно, и соответствовало действительности, но ко времени появления на свет самой Ребекки искусство выродилось, художники стали простыми ремесленниками и мысль, об их связи с высокими и тонкими материями, казалась просто абсурдной. И все же традиция сохранялась, и множество мастеров ярмарочного жанра — во всем многообразии их способностей — зарабатывали себе на хлеб с маслом, предлагая свои услуги в замках знати и в городских домах, в которых жили богачи.

На ярмарках же дело обстояло несколько по-иному. Хотя ярмарки постоянно переезжали из одного города в другой, редко задерживаясь где-нибудь дольше, чем на пару дней, сходство между ярмарочными просто бродячими художниками на этом и заканчивалось. Ярмарочный люд разъезжал по стране большими компаниями, в фургонах, которые представляли собой дома на колесах, а в целом образовывали передвижную деревню, казавшуюся в дороге цветастым и расписным караваном. Ярмарочный люд не искал знатных или же богатых покровителей, не поступал к ним на службу; он разбивал свои шатры где-нибудь на городской окраине, предоставляя всем желающим возможность посмотреть представление. Кроме того, художники, принимающие участие в ярмарке, несмотря на разнообразие своих талантов и интересов, работали единой командой и входили в своего рода братство; таким образом, они всем скопом были способны превзойти любого, пусть даже изощренного и прославленного артиста-индивидуала. Более того, ярмарочный люд сознательно стремился к тому, чтобы удовлетворить все запросы и потрафить всем вкусам, тогда как художники, обслуживающие аристократию и богачей, претендовали на определенную изысканность. Таким образом, визит на ярмарку оказывался равнозначен путешествию в неизвестный и таинственный мир.