— Так расскажи мне, как обстоят дела со скоростью перемен прямо сейчас! — с наигранной обидой в голосе воскликнула она. — Или я и впрямь добьюсь того, чтобы тебя уволили!

— Твои слова для меня закон, баронесса.

Почтительно произнеся это, Рэдд поднялся с места и принялся расхаживать по комнате, словно ему вдруг потребовалось собраться с мыслями. И когда он вновь повернулся к Ребекке, лицо его было предельно серьезным.

— На данный момент, — начал он, — эта скорость невелика, как оно и бывает в годы, когда в не поддерживается длительный мир. Но если Монфор решит поступать по-своему, скорость может возрасти кое для кого даже чересчур сильно.

— Но он же король, — указала Ребекка. — Почему бы ему не поступать по-своему?

— У Монфора имеется несколько довольно радикальных идей относительно управления страной, — пояснил постельничий. — Но одному человеку, даже если он король, не объять всего на свете. Он нуждается в союзниках, и для него жизненно важно, чтобы аристократия ему не противостояла.

— Да, но…

— Поэтому он бдительно следит за всеми возможными союзами и коалициями — такими, например, как чуть было не состоявшийся союз между Бальдемаром и Фаррандом, — заключил Рэдд.

— Ах, вот оно как…

Теперь Ребекке было над чем поломать голову. «Значит, Фарранд находится в оппозиции к Монфору. И следовательно, все куда серьезней, чем я себе представляла… Хотя нет, погоди-ка. Почему это одно вытекает из другого? Даже если он против Монфора, с какой стати королю мешать его второму сыну жениться на мне? Крайнее Поле ведь давным-давно утратило былое значение».

— О чем это ты думаешь? — прервав ее размышления, полюбопытствовал Рэдд.

— У меня голова идет кругом, — честно призналась она. — А что это за идеи у Монфора? И согласен ли ты с ними?

— По большей части, да. Он пытается ослабить гнет аристократии, под которым страдает простой народ. Кое-кто здесь, у нас, в Крайнем Поле, очень бедствует, но в других краях люди, бывает, живут гораздо хуже. И если Монфору удастся заменить худшие элементы старинной феодальной системы чем-нибудь более справедливым и человечным, я признаю его великим человеком, да и многие другие поступят точно так же.

— Но только не аристократы?

Ребекке не часто случалось видеть своего наставника столь взволнованным.

— В том-то и дело, — вздохнул он. — Слишком много знатных господ заинтересовано в поддержании существующего порядка вещей, так что задача переубедить их представляется исключительно трудной — особенно для короля, которого многие из них считают еще юнцом несмышленышем.

— И что, дело может дойти до кровопролития? — тихим голосом спросила Ребекка.

— Сомневаюсь. Так сильно Монфор на них давить не будет. — Рэдд произнес это с неколебимой уверенностью. — Гражданская война — это последнее, к чему он стремится. Он нее-то пострадают все.

— А Фарранд противится переменам? — осведомилась Ребекка, надеясь пролить свет на свои недавние сомнения.

— Этого я не знаю, — не без обиды признался Рэдд. Мы здесь, в Крайнем Поле, живем в глуши, а он, едва приехав сюда, мне, понятно, доверяться не стал.

— А что насчет отца?

— Ну; его-то слишком занимают собственные проблемы, чтобы интересоваться, что именно замышляет Монфор. Честно говоря, я убежден в том, что ему это не понравилось бы, но… — тут он заговорщически улыбнулся, — возможно, его, в конце концов, удастся переубедить.

— Хотелось бы мне, чтобы здешним бароном был ты, — мечтательно промолвила Ребекка.

— Ну, уж нет, — вырвалось у Рэдда. — Здесь и постельничим-то быть плохо.

Какое-то время они просидели в молчании; причем Ребекка мысленно пеняла себе, что ей не удалось выудить достаточно информации из Тарранта, а Рэдд размышлял над внезапным интересом своей питомицы к политическим делам. Он никогда ничего не скрывал от нее по причине ее юного возраста или принадлежности к слабому полу и не собирался заниматься этим сейчас, но до сих пор ее главным образом интересовало прошлое — с его интригами, его романтичностью и, не в последнюю очередь, его отдаленностью. Судя по всему, внезапный интерес к проблемам сегодняшнего дня был вызван историей с расстроенной помолвкой: из-за этого и политика стала для нее как бы личным делом.

— Ты живешь жизнью привилегированного сословия, Ребекка, — в конце концов, сказал Рэдд. — Да, честно говоря, и я тоже.

— Мне это известно.

Ее синие глаза были строги и печальны.

— А Монфор пытается провести в жизнь реформы, которые поставят под угрозу имеющиеся у нас привилегии.

Она кивнула, но промолчала. Теперь она начала понимать, что ее жизнь может измениться независимо от того, выйдет она замуж или нет.

— Ты ведь помнишь, когда тебе было лет этак двенадцать, — продолжил Рэдд, — я рассказывал тебе о крестьянах, которых заманили в подлую западню. Ценность их земли упала после того, как им пришлось разделить ее между своими детьми, а налог начали собирать не с земли, а подушно, да к тому же в те времена случились скверные урожаи. А положение только ухудшалось, ведь пропитание, которого им не удавалось раздобыть на собственном клочке земли, становилось на рынке все дороже. Припоминаешь?

Ребекка медленно кивнула.

— И большинство из них попало в рабство к землевладельцам, — тихо сказала она.

— А ты помнишь, что ты тогда заявила?

— Нет.

— Ты тогда возмутилась: это же несправедливо! И ты была совершенно права. Это было сущим несчастьем и остается вопиющей несправедливостью до сих пор. В мире вообще много несправедливости, но если Монфор преуспеет в своих начинаниях, это будет означать, что мы как минимум движемся в правильном направлении.

После страхов и волнений, пережитых на протяжении трех дней, поставивших под угрозу весь мир, в котором до сих пор жила Ребекка, пара месяцев прошли в состоянии некоторой скуки и определенной растерянности. В замке не осталось никого, с кем можно бы поговорить на тему о политической ситуации Эрении и о том, как эта ситуация может повлиять на собственную жизнь девушки. Крайнее Поле, казалось, было последней точкой, до которой доходили известия о продолжающемся и развивающемся в центральных частях страны противостоянии.

Предсказания Рэдда относительно того, как поведет себя Бальдемар, сбылись на все сто. Барон заметно состарился и вроде бы приутих, но, по крайней мере, нельзя было сказать, будто он пребывает в безутешном горе. Таррант прислал ему обещанные деньги, а Фарранд вроде бы не строил планов мести, во всяком случае, об этом ничего не было известно. Вскоре начало казаться, будто недавних событий и вовсе не было.

Лето перешло в осень, и шахматная доска на площади перед замком стерлась как бы сама собой. И, за редкими исключениями, люди позабыли о злополучном состязании.

Лишь Клюни с Ансельмой частенько размышляли о партии в «живые шахматы» и о событиях, случившихся по ее завершении. Храня слово, данное Тарранту, они делали вид, будто ничего не знают ни самом Галене, ни о том, куда он подевался, но для них оказалось чрезвычайно тяжким испытанием воздерживаться от каких бы то ни было контактов Ребеккой. Им было лишь известно, что она предприняла кое-что, чтобы позволить выиграть своем «защитнику», и что ее поддержка носила чрезвычайно необычный характер. Алхимик с женой чувствовали себя просто невыносимо — и знать об этом, и не иметь возможности что-нибудь с собственным знанием поделать. Они, однако, понимали, что не должны вмешиваться в развитие событий, какое бы любопытство, да и желание помочь ни испытывали, так что, в конце концов, они решили запастись терпением. И пусть, пока суд да дело, все идет своим чередом.

Жизнь в замке вновь пошла привычным размеренным и ленивым шагом, заставив Ребекку с Эмер и скучать, и не ведать покоя одновременно. Эмер к тому же была опечалена исчезновением Галена. Никто не знал, куда он подевался, а ни сама Эмер, ни Ребекка не владели розыскными способностями, присущими Пайку. Попытки Эмер подыскать Галену замену на любовном поприще в кругу местной молодежи оказались не совсем удовлетворительными и в любом случае непродолжительными. Через какое-то время Эмер решила вообще не вспоминать про Галена, а Ребекка терялась, не зная, как утешить подругу.