Ник вскочил, что-то довольно пробормотав. На экране одна из точек начала пульсировать голубым, затем сдвинулась с места и стала приближаться к центру плана, дому Уиттингтона. Я придвинул к себе экран и впился взглядом в находившийся под наблюдением дом, чувствуя, как меня бьет нервная дрожь.

Я хотел пожаловаться Саркисяну, что он меня обманул и не взял в «медицинскую» команду, но не успел. В динамиках, передававших звуки с улицы, раздался отдаленный рев сирены и опережавший его сигнал, переключавший уличные светофоры на «зеленую волну» для «скорой». А потом к этому прибавился еще один звук, и тогда я рванул ручку двери, выскочил наружу и помчался к дому.

Грохот выстрела заставил выпрыгнуть из машины и остальных. Несмотря на то что я имел преимущество на старте, уже через пару десятков шагов меня опередил сначала один, потом второй молодец Саркисяна, так что я добежал до дома третьим, и взламывать входную дверь пришлось не мне. Пока они со всего размаху ударяли плечами в бронированную дверь, я отбежал в сторону и ударил рукояткой «элефанта» в дверь террасы, а поскольку она не поддалась, отступил на два шага и дважды выстрелил. Стекло не выдержало. Я ворвался в дом, за мной один из агентов, второй уже вырывал дверь из рамы. Я почувствовал, как желудок подступает к горлу… Тогда я еще не сообразил, что кто-то забыл выключить излучатель, я просто мчался через дом, пытаясь найти… найти… что-то…

Нашел не я и не что-то, а кого-то.

— В ванной, на втором этаже! — услышал я чей-то крик.

Подчиненные Дуга Саркисяна бросились наверх. Я — нет.

Вернувшись в гостиную, я сел на диван. В разбитых дверях террасы стоял Монти и принюхивался. Я закурил, тошнота неожиданно прошла, и только теперь я понял, что было ее причиной. Перед домом затормозила «скорая», и уже через полминуты в доме стало многолюдно. Переждав первую волну и выкурив вторую сигарету, я поднялся на второй этаж. В ванной лежал Стивен Уиттингтон-Това. Он выстрелил себе в висок, пуля на выходе разнесла череп, но лицо осталось невредимым — он лежал, уткнувшись щекой в мутнеющую лужу крови на полу. За его спиной валялся мексиканский обрез. Постояв немного рядом с покойником, я снова спустился в гостиную. Монти лежал на террасе, в дом он не заходил, что меня несколько удивило. Я присел рядом с псом; он отвел взгляд, несколько раз беспокойно моргнул, потом вздохнул и, наконец, посмотрел мне в глаза. Встав, он поглядел на свой хвост, потом снова на меня. Какие-то две секунды его уши и кончик хвоста напоминали мушку и прорезь…

Черт побери, что он имел в виду?

— Дуг?! — заорал я, чувствуя, как у меня начинает громко стучать в ушах. — Дуг, пусть все немедленно убираются отсюда, слышишь? Вон! Саперов пришлите! Все вон отсюда! Быстрее!

Я выскочил из дома и побежал к калитке. Впереди меня мчался галопом Монти. На улице он обернулся и посмотрел на меня — могу поклясться, одобрительно! Добежав до фургона, я присел за столбом, возле которого тот стоял.

Из дома высыпали люди — белые халаты «санитаров» и «врачей», темные костюмы, несколько спортивных силуэтов. Когда дом с натужным стоном приподнялся и рассыпался на мелкие обломки, двоих подбросило в воздух. Остальные падали сами, кто как мог и где мог. В первое мгновение я тоже рефлекторно бросился ничком на землю, но тут же приподнял голову и посмотрел туда, где только что стоял дом. Заряд был заложен профессионально, с умом и заботой об окружающих. Осколков и взрывной волны практически не было, дом просто провалился внутрь. Погибнуть должны были все, кто в нем находился, и только они. Даже те двое, что взлетели на воздух, уже поднимались на ноги и, размахивая руками, словно атакующие Дон Кихота ветряные мельницы, бежали на улицу.

Видя, что никто не пострадал, я нервно рассмеялся. Меня распирало от радости, эйфории, истерического веселья, торжества… В последнее мгновение нам удалось избежать косы хорошо всем известной костлявой старухи. Ха-ха-ха!..

Ко мне уже мчался Саркисян. Ник, пошатываясь, собирал вместе всю команду. Сирена «скорой» от толчка взрывной волны на мгновение замолкла, но сейчас снова ревела, а может быть, это у меня была кратковременная потеря слуха, не знаю.

— Оуэн?! ОУЭН!!!

— Да… Я живой…

Саркисян подбежал ко мне и, видя, что я уже не хохочу и довольно ловко вытаскиваю «Голден гейт» из пачки, успокоился, лишь протянул руку и бесцеремонно вырвал у меня сигарету, а потом начал торопить, чтобы я побыстрее подал ему зажигалку.

— Нервная у тебя работа, похоже, — сказал я. — Приобретаешь вредную привычку…

Он замер с сигаретой во рту.

— Господи, как же я когда-нибудь тебе врежу…

— Господь в долгу не останется, а он всё-таки…

— Перестань! Перестань… — повторил он. К нам, прихрамывая, подошел Ник. У него был разорван рукав куртки, но руки были на месте, так что можно было не беспокоиться.

— Ну и сволочь!.. — хрипло выдохнул Ник.

— Откуда ты знал?.. — спросил Саркисян. Ник что-то прохрипел и кивнул. Любопытные, как дети.

Я посмотрел на Монти. Он сидел на тротуаре и лизал себе яйца. Видно было, что это доставляет ему удовольствие, но вместе с тем требует определенных усилий и неудобной позы. Бросив на меня мимолетный взгляд, он увидел, что на него смотрят трое, замер и какое-то время думал, но решил, что обедать еще не пора, а руки у нас были пусты, так что просто зевнул и отряхнулся.

— Это он, — сказал я. — Не знаю, как он почуял, что что-то не то. Не знаю, кто ему что-то подсказал и что именно ему подсказали. Просто он знал, и всё. Ну, и решил поделиться со мной своим знанием…

— Монти, черт пятнистый, — сказал Ник Дуглас. — С меня раз в неделю самая лучшая кость, какая только найдется у лучшего мясника в городе.

— А я обещаю… — присоединился к нему Дуглас Саркисян.

— Что-нибудь для хозяина, — прервал я его, — всё-таки я в него немало вложил…

Внезапно я вспомнил Фебу и замолчал. Мне больше не хотелось ничего говорить до самого вечера. До военного совета.

«…просто взял и повесился».

И даже дольше. Ничего умного все равно не происходило. Сержант Кашель в таких случаях говорил: «Установлены факты». С другой стороны — и с чего я так часто вспоминаю бедного сержанта? Мы установили факты — кто-то предвидел наши действия, этот кто-то, некий Уиттингтон, покончил с собой и был близок к тому, чтобы, подобно фараону, обеспечить себе отборный погребальный кортеж по дороге в Край Вечной Охоты.

Чего мы не учли?

Как?

Кто?

Почему его реакция была столь резкой? Он не пытался сбежать, сбить со следа, выкинуть какой-нибудь трюк — просто взял и повесился. На бикфордовом шнуре.

В гостиной сидели одиннадцать человек, не считая собаки. И только пес не ворчал. Пес спал. Потом я допил пиво, попрощался с остальными и тоже пошел спать. Заснул я быстро и крепко.

Проснулся я неожиданно, с какой-то бившейся в голове мыслью. Натянув штаны и накинув рубашку, я спустился в гостиную, включил компьютер, ввел коды и стал просматривать отчет о наблюдении за Уиттингтоном. Почти четверо суток записи, иногда с нескольких точек. Ну и что?

Я поглощал кофе кружку за кружкой, словно пытался побить рекорд выносливости и упорства. Уиттингтон на прогулке, с биноклем и тростью. Он что-то наговаривает в диктофон, я отгоняю запись назад, включаю чтение по губам — ну ясно! Какая-то чушь о красноклювых дроздах и малиновках. Потом — Уиттингтон возле магазина, в магазине, у кассы. Библиотека. Получает заказанные книги, диски — что, не хочешь ничего сбрасывать себе на комп, настолько ты старомоден? Неожиданно я почувствовал, что ненавижу этого старика, словно он был жив и находился где-то рядом. Он выглядел настолько простым, настолько образцовым. Именно таким, каким и можно было ожидать. Пожилой, подтянутый, с закостенелыми взглядами и привычками… Скользкая змея. Он застрелил троих, нисколько не колеблясь, даже с удовольствием. Потом приехал сюда, домой, разложил карты перелетов птиц и открыл редкое издание «Ежегодника биологического факультета Бернского университета, 1957 год». Гадина.