Выглядела она, как ни странно, хуже нас обоих, словно не сомкнула глаз всю ночь.

— Добрый день… — бросила она, подошла к столу и, не спрашивая разрешения, достала фляжку Хольгера. Первый глоток она влила в себя так, словно это была вода, и пришла в себя лишь после второго. — О матерь божья…

Хольгер фыркнул и взял фляжку из ее руки, преодолевая легкое сопротивление пальцев. В воздухе, заполнявшем кабинет, запахло озоном. Я направил на Хольгера палец:

— Бумаги, пожалуйста.

Несколько секунд он смотрел меня, пытаясь вспомнить, что я имею в виду, а потом с облегчением кивнул и протянул руку к корзинке, стоявшей на тумбочке рядом со столом. Я бегло просмотрел документы и встал.

— Тебе не пришло в голову, что то, как расправились с Баулзом, могло быть связано с чем-то другим? Зачем им нужно было… — Я посмотрел на Эйприл и закончил более нейтрально: — Давать волю чувствам? Но если, например, при этом присутствовал кто-то еще, кого нужно было предупредить, чтобы он не повторил ошибки Майкла…

Шериф задумался, машинально поднеся ко рту фляжку, но в последний момент опомнился.

— Черт, об этом я не подумал. Ты что-то знаешь?

— Нет, — прервал я его. — Просто выстрелил наугад. Но это старый метод: убить предателя так, чтобы неповадно было другим.

— Да! — Он ударил ладонью по столу. — Да!

Я отдал ему честь, приложив палец к виску, и улыбнулся Эйприл, но она лишь устало прикрыла глаза и слегка кивнула. Собрав бумаги, я проверил, есть ли наверху страницы электронные коды, позволяющие санкционировать внесенные в компьютер данные, и вышел.

Дождя не было, но тучи висели так низко, что, идя к машине, я машинально втянул голову в плечи. Бортовой компьютер моргнул фарами, готовый открыть дверцу. Неожиданно я почувствовал спиной холодное дуновение и едва не споткнулся — столь отчетливым было это ощущение. Остановившись возле машины, я начал просматривать бумаги, однако почти ничего не видел, так как каждой клеткой собственного тела пытался оглянуться, оглядеться, локализовать источник беспокойства. Подобные приступы у меня бывали несколько раз в жизни, часть из них оправдалась, часть — нет, но, может быть, я просто не заметил того, что их вызвало. Сейчас у меня было предчувствие, что мне между лопатками направлено дуло танкового орудия. Не в силах стоять спокойно, я шагнул к задней части машины, словно хотел открыть багажник, однако лишь заглянул в окно и снова вернулся к дверце водителя. Всё это время я ожидал тихого щелчка и отверстия от пули на стекле автомобиля. Потом я огляделся вокруг, оценивая погоду, и, честно говоря, не увидел ничего, кроме туч, что могло бы мне угрожать. Да, стало холоднее. Изо рта вырывались клубы пара.

Я сел в машину и, несмотря на то что стекла и кузов нельзя было назвать пуленепробиваемыми — «Извините, сейчас у народа в карманах такие пушки, что только активная броня дает хоть какую-то гарантию», — сказал дилер, когда я спросил, от чего предохраняет меня чертовски дорогая дополнительная функция, — почувствовал себя в несколько большей безопасности. Может быть, поэтому я воздержался от того, чтобы сразу завести двигатель, манипулируя кнопками и рычагами, поднимая температуру и снова ее понижая и одновременно незаметно озираясь по сторонам. Ничего.

Я включил двигатель и бросил прощальный взгляд на здание полиции. Из дверей как раз выходила Эйприл. Она выглядела так, словно только что высказала несколько резких слов, получив в ответ вчетверо больше. Я не двигался с места — мне не хотелось, чтобы она обратила внимание на движущийся объект. Она прошла к стоянке, а когда направилась к своей «мазде», я тихо и быстро выкатился за пределы территории полицейского управления.

Проехав две улицы, я вызвал на экран карту Редлифа, немного подумав, проверил два места и выбрал луг на склоне перевала Тригги-Фулл. Во-первых, он был дальше, благодаря чему у меня имелось три четверти часа на размышления. Во-вторых, он был ровным на протяжении метров сорока, а потом поднимался круто, как стена. Идеальный пулеприемник. Я спросил по телефону Хольгера, не имеет ли он что-либо против использования этого места в качестве тира. Он ничего против не имел, о чем сказал коротко и резко, видимо, тем же тоном, каким только что разговаривал с женой.

Мне нужно было пристрелять два пистолета, «зиг-зауэр» и маленький боливийский «субуи», такую странную штучку, стреляющую очередями из трех до смешного маленьких пулек, но на самом деле большего и не требуется, чтобы застать врасплох, ошеломить и убить человека. Маленькая пулька в глаз… и так далее.

Достав из тайника в кузове десяток мишеней, я превратил всю эту пачку в экологичную целлюлозную кашу. Выстрелы звучали сухо и неприятно. Казалось, будто их эхо отзывается с ощутимым раздражением, хотя и добросовестно. Я убрал после себя: спалил остатки мишеней, закопал пепел и немного посидел, жуя резинку и вдыхая запах пороха. В ушах слегка шумело. Потом я зарядил оба пистолета, хотя они и были нечищенными, но мне не хотелось ездить безоружным. Домой я вернулся около часа, выложил на сковородку паэлью, а сам уселся за стол и вычистил сначала «зигги», потом «субуи», смешного мутанта, которого настоящий полицейский даже не взял бы в руки и который уже дважды спасал мне жизнь. Паэлья была готова, прежде чем я закончил; я рявкнул на плиту, чтобы она выключилась, но та не реагировала, пришлось присесть и, держа на весу измазанные руки, прокричать в микрофон команду. Только тогда, к счастью для себя, тихо пискнул таймер и загорелся светодиод режима ожидания. Лишь моя неудобная поза уберегла плиту от пинка. Закончив уборку, я принял душ и взял банку пива. После еды меня начало клонить в сон. Я проверил распорядок дня. Через час должна прийти миссис Кендрик, очень хорошо.

Перебравшись в спальню, я уткнулся в подушку. Похоже, я уже чувствовал себя как дома, поскольку несколько секунд спустя провалился в такой сон, какой может быть только в добром, милом и безопасном месте.

Уборку я проспал. Когда я проснулся, дом сиял чистотой. Записка на столе сообщала, что, кроме спальни, всё было вымыто и начищено. Отлично. Меня переполняли энергия и желание действовать. Жаль, что поблизости не устраивали марафонского забега, я принял бы в нем участие и завоевал бы несколько наград. Но всё закончилось чашкой кофе возле компа. Кратко описав всё, что произошло за последние двое суток, я зашифровал и заархивировал файл, затем немного побродил по Сети, пока мой компьютер не соединился со своим коллегой в Нью-Йорке и все результаты моей работы не перенеслись в его память. Ответного сообщения не последовало. Ну нет, так нет. Антивирусная программа приступила к уничтожению всяческих следов сегодняшней деятельности, а я поспешно отбросил мысль о сигарете, почистил зубы и усилил эффект новым пластиком жвачки.

Я нашел в Сети дискографию выступавшей в начале двадцатых годов каталонской группы, исполнявшей чудесные аранжировки классической музыки восемнадцатого-девятнадцатого веков, совершенно не мешавшие мне думать. Я пытался восстановить в памяти все события, от начала расследования до приезда сюда, до мертвых тел, до случайных слов и взглядов, до предчувствий, до перспектив, наконец. В конце концов я выдвинул из-под клавиатуры планшет большого формата, переключил его в автономный режим, на всякий случай отсоединив от компа, и расписал на нем все версии, связи между людьми, возможные пути развития событий… Из этого ничего не следовало. Я исправлял, заменял, перемещал… Казалось, где-то под эластичной поверхностью скрывается некая информация, но я не в состоянии был ее извлечь. Я вернулся к первой схеме, потом ко второй, потом снова к первой. Наконец, поняв, что мои усилия ни к чему не приведут, я вынул из планшета кубик флэш-памяти, провел им над горелкой кухонной плиты и бросил в утилизатор. Чистый, как слеза, и неприступный, как библиотека ЦБР, я откинулся на спинку кресла. И думал, думал, думал… Потом пришла Эйприл.

Я увидел ее в окно, идя в кухню; Эйприл появилась из тумана, в длинном сером плаще и перуанской шапочке. В руке она держала коробку характерной пирамидальной формы, скрывавшую внутри текилу из Монто-Барройя. Я смотрел на нее, туманную и нереальную, сквозь полупрозрачное стекло, пока она не исчезла из моего поля зрения.