Ей необходимо быть здесь. Ей необходимо учиться в этой школе. Все говорили, что она слишком рано уезжает из дома. Что хотя бы среднюю школу нужно окончить дома. Что тут преподают математику и немецкий. И зачем ей этот немецкий?

А она все-таки сделала это. Уехала. Упаковала все в два тяжеленных рюкзака и села в автобус. Уехала, не зная здесь ни одной души. Лука размышляет обо всем том, что оказалось совсем не таким, как она думала. О друзьях, которых она рассчитывала обрести здесь. О картинах, которые она собиралась написать. Когда она стоит перед мольбертом, у нее ничего не получается. За последние три месяца она написала всего две картины. Красочный слой становится все толще и толще, цвета меняются, но все это не то. Теперь остается всего неделя. Одна неделя до выставки, на которую может прийти кто угодно. Мама собиралась приехать.

На первой же неделе занятий каждому из них отвели свое рабочее место. Лука делит мастерскую еще с двумя девочками. Это совсем крохотная комнатка. К счастью, Лука довольно скоро обнаружила здесь кое-что интересное. Прямо за окном мастерской проходит водосточная труба. Прежде чем уйти из школы, Лука всегда приоткрывает окно. Совсем чуточку, чтобы казалось, что оно закрыто. Сторож ни разу не заметил этого. Вообще никто не заметил. Больше всего она любит оставаться одна во всей школе. Чтобы никто не приставал с разговорами. Ночью создается особое напряжение сил. Появляются силы работать. Особенно в такие ночи, какие бывают в это время года. Во время первых заморозков.

Лука резко поворачивает налево и широким шагом идет вперед, в голове ее звучит музыка, и она всматривается во что-то далеко-далеко впереди. Не слыша грохотания синего, с металлическим отблеском мотоцикла, на бешеной скорости вырывающегося из-за поворота у нее за спиной, она ставит ногу в черном сапожке на проезжую часть.

Потом она еще не раз задумается о том, что же оказалось большим шоком. Когда их взгляды встретились в первый раз или когда секундой позже тело Гарда взлетело в воздух и врезалось прямо в нее.

Мотоцикл въезжает в бордюр, отделяющий тротуар от проезжей части, и сбивается с курса. Ноги Гарда теряют опору, руки срываются с руля, спина выгибается назад. Гард сброшен с мотоцикла, мотоцикл исчезает из-под него. И это единственная вещь, которой он умел управлять. А теперь у него нет и этого. Только благодаря счастливой случайности в девушку врезается не стокилограммовый мотоцикл, состоящий из железа и металла, а весящее восемьдесят килограммов тело парня из плоти и крови. И вот теперь все как в кино, как в замедленной съемке: в ту кратчайшую секунду, когда Гард слетает с сиденья мотоцикла и врезается в Луку, он чувствует, как страх ударяет в него, словно цементная стена, одним махом вышибает из него воздух. Он не успевает ни о чем подумать, просто вдруг весь воздух куда-то девается. На тысячную долю секунды их взгляды встречаются. Синие, с металлическим блеском глаза Гарда и почти черные глаза девушки. Их лица совсем, совсем близко друг от друга.

И сразу после этого — черный хаос, боль и асфальт. Метрах в пятидесяти от них лежит замерший кверху колесами мотоцикл: они продолжают крутиться в воздухе. Сбитая девушка корчится на земле с закрытыми глазами. Гард ничего не понимает, ничего не осознает: что же случилось? Погрузившись в свои мысли, он мчался по шоссе и неотрывно смотрел на трейлер, гигантский трейлер из тяжелой стали, со слепящими фарами, несущийся ему навстречу на скорости сто километров в час. К этому-то он был готов. А тут вдруг какая-то девушка.

Гард пытается встать, у него не получается, сильно кружится голова. Ему удается повернуть голову, и он видит ту, что секундой раньше оказалась на дороге; она лежит не шевелясь. Гард хочет что-то сказать, спросить, что с ней, он открывает рот, пытается найти слова, но ничего не получается. Воздух пропал, звуки пропали, его язык — черная ссохшаяся улитка. Дождь прекратился, вода струится по асфальту в ближайший сточный люк.

Девушка в черном пальто лежит, не шевелясь, ее глаза закрыты. Будто ничего и не случилось. Единственное, что нарушает мирную картину, — это тоненькая струйка крови, сочащейся из пореза на лбу. Будто так и надо. Чтобы она лежала без движения на черном асфальте, а тоненькая темная струйка красной крови стекала у нее по щеке. Гард подползает к девушке вплотную. Приподнимается на локтях. Склоняется над ней, над ее волосами. Глубоко вдыхает ее запах. Запах нежной кожи у нее на шее. От девушки пахнет тающим льдом и лунным светом.

Гард и Лука лежат в свете одинокого уличного фонаря, как на сцене в лучах прожектора. Пропитавшийся дождем ноябрьский асфальт служит им подмостками. Девушка и парень замерли в объятии. Его светлые волосы кажутся еще ярче на фоне ее темных волос; они тесно-тесно прижались друг к другу, прямо посреди улицы, и сейчас уже не раннее утро, не без двух минут пять часов: то было в другом пространстве, в другом времени и для других людей. Они же сами очутились в нулевой точке. Не обгонять ему больше трейлеры. Наступает новая эра, и она начинается сейчас. Для них обоих.

Последнее, о чем успевает подумать Гард, прежде чем у него темнеет в глазах, что кровь, стекающая по щеке Луки, имеет сладковатый привкус железа. Такой же привкус бывает, когда слизываешь иней с обледенелой кованой решетки в середине января.

Да ведь так и есть. От этого привкуса не отделаешься, не содрав кожу.

Лука лежит на кушетке в приемном покое.

Кто-то набросил на нее шерстяное одеяло, но она все равно мерзнет. Пахнет холодным спиртом и слежавшимися клеенками. Она смотрит на маленькие дырочки в плитках, которыми выложен потолок. Пытается вспомнить ход событий. Она что, шла в школу? Ее кто-то остановил? Из черной ночи ее выдернули два синих глаза и швырнули на асфальт.

Входит женщина, это врач. Она листает какие-то бумаги, потом смотрит на Луку, насупив брови. Кивает каким-то своим мыслям. Возле покрытого сталью стола в углу помещения стоит санитар, он месит руками что-то, похожее на гипсовую массу. Санитар насвистывает какую-то мелодию, повторяя ее снова и снова. В водопроводных трубах, проходящих под потолком, шумит вода; за дверью слышны голоса.

— Пять недель. Через пять недель посмотрим, как будет работать твоя рука.

Врач записывает что-то себе в блокнот.

— А как же картины? — спрашивает Лука, не сводя глаз с потолка. — Мне ведь можно писать картины, правда?

— Нет. Писать картины тебе нельзя. Если будешь шевелить рукой, кость может срастись неправильно. Ты рискуешь утратить тонкую моторику. Но вообще-то тебе повезло. Далеко не все аварии с участием мотоциклов заканчиваются так благополучно. Просто наложим гипс, и все будет хорошо.

Врач склоняется над Лукой и светит ей в глаза маленьким фонариком.

— Слава богу, с головой у тебя все в порядке.

Лука мысленно разглядывает свои картины.

Думает о долгих часах, проведенных ею в мастерской. Ведь ее картины еще не закончены. А они должны быть готовы через семь дней.

Лука поворачивает голову. Одноразовая бумажная простынка, на которой она лежит, поскрипывает. Жужжит световая трубка под потолком. На стуле у стены сидит тот самый мотоциклист, тело наклонено вперед, голова покоится на руках. Он глубоко втягивает воздух. Задерживает дыхание. Тяжко выдыхает. Лука смотрит на него. Взъерошенные светлые волосы падают ему на лицо. Длинные ноги в джинсах. Трикотажная кофта с капюшоном.

— Эй! — шепчет Лука.

Он вздрагивает, поднимает глаза на Луку и смотрит на нее сквозь челку.

— Что?

— Это я не смотрела, куда иду.

Он ничего не отвечает.

— Нельзя же так вдруг выскакивать на дорогу. Особенно если слушаешь музыку. И вообще, ничего такого страшного, подумаешь, не шевелить рукой. Врачи чего только не наговорят.

— Да, например, что у тебя все в порядке с головой.

Она не может сдержать улыбку.