В бинокль Винченко внимательно осматривал чужое судно, стараясь запомнить все. Водоизмещение — 1000—1200 тонн, низкобортное, обводы корпуса полные, высокий полубак на треть длины. Корма прямоугольная. Ходовая рубка — в носовой части. На палубе — стационарная вьюшка с намотанным кабель-тросом в изоляции зеленого цвета. В корму от вьюшки — надстройка типа ангара, с левого борта — застекленный пост управления. В центральной части палубы — какие-то устройства красно-белого цвета, возможно, погружаемые аппараты. Похоже, что судно специально предназначено для обнаружения подводных объектов. Команда единой формы не имеет. Кроме флага США, на судне флаг АРЕ и флаг «Имею на борту лоцмана».

— Чего они тут встали?

— Видно, тут больше нравится, — с горьким сарказмом ответил Гаранин. — К ним арабский тральщик подходил, предлагал конвоирование. Отказались.

— Значит, уйдет не скоро.

— Пока фарватер не протралим, ему вообще некуда уходить.

— Глаз не спускать.

— Само собой.

В Шереметьевском аэропорту было столпотворение. Среди лета Арктика дохнула холодом, и набежавший циклон затянул северное Подмосковье плотным туманом. Корреспондент газеты капитан 3 ранга Туликов ехал в аэропорт на редакционной машине, не ехал — тащился по непроглядной туманной ночи и все боялся, что опоздает к самолету.

Но вот прошло уже два часа, как он сидел в аэропорту, а надежда на вылет все отодвигалась.

Было раннее утро, беззоревое, не по-летнему хмурое. В огромных окнах аэровокзала стояла серая муть. Туликов попытался вздремнуть в мягком кресле, но из этого ничего не вышло. Он с завистью смотрел на сидевшего рядом своего попутчика, представителя политуправления капитана 1 ранга Прохорова, как видно, преспокойно досматривавшего домашние сны, и встал, чтобы размяться, сбегать за сигаретами.

Направился к окну, перешагивая через расставленные повсюду баулы и чемоданы. За окном был все тот же непроглядный туман. Внизу белели силуэты самолетов.

Зал ожидания гудел множеством голосов — русских, немецких, английских, испанских, певучих японских, гортанных арабских и еще каких-то, в которых Туликов уже не разбирался. Он прошелся вдоль окон, спустился вниз и вдруг услышал фразу, донесшуюся из полуоткрытой двери:

— Через час всех отправим, через час.

Он заспешил в зал ожидания, желая обрадовать Прохорова. Но тот все спал. Кресло, где прежде сидел Туликов, теперь было занято каким-то черным господином с высокими залысинами на лбу.

— Извините, я занял ваше место, — сказал господин по-английски, порываясь встать.

— Прошу господина сидеть, — по-английски же ответил Туликов. И сел рядом, в пустующее кресло.

— Курс — Красное море? — улыбаясь, спросил черный господин.

— Это почему же?

— А куда еще сейчас могут направляться советские военные моряки? Вы не американцы, военных баз за рубежом не имеете…

Туликов промолчал, подумав, что самое лучшее будет не ввязываться в этот разговор.

Но подчеркнутая холодность нисколько не смутила господина.

— Арчил никогда не ошибается, — сказал он, удовлетворенно и важно отваливаясь на спинку кресла. — Я видел: вы приехали не на такси и ваш шофер был в военной форме.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Зато во всех газетах мира только и разговоров о русских эскадрах в Красном море. Будете разминировать Суэцкий залив?..

— Кто вы? — резко спросил Туликов.

— Маленький человек, всего лишь слуга своего господина. Был бы я самим господином, сидел бы себе в Афинах, а не мучился на этих проклятых ближневосточных линиях.

— Почему «проклятых»?

— Опасно летать. Только и ждешь, что собьют. Совсем недавно возле Латакии перехватили нас израильские «фантомы». Молиться начал, думал, обстреляют, как тот самолет над Синаем. Помните? Больше ста человек погибло. Об этом все газеты писали… Потом гляжу — внизу военный корабль. Ясно, что советский, потому что «фантомы» сразу в стороны. Но ведь это случайно так получилось, верно? А если бы корабля не было? Они, как шакалы, наглеют, когда видят, что жертва беззащитна…

Он надул щеки, превратившись в смешную круглолицую куклу, недоверчиво скосил глаза.

— Я коммерсант, грек. Сообщаю это, чтобы вы не подумали ничего такого.

— А мне все равно, — сказал Туликов.

— Не-ет, — заулыбался грек. — Я ваших, советских, хорошо знаю. Вам никогда не бывает все равно. Потому я вам хочу сказать: зря вы помогаете этому Садату. Уж я-то его знаю: продаст при первом же случае…

— Советский Союз помогает не Садату, а народу Египта, жертве агрессии, помогает всем миролюбивым народам. А мир слишком дорого стоит, чтобы его можно было ценить на доллары.

— Все надо считать. Американец из простого альтруизма куска хлеба не даст…

— О чем это вы беседуете? — спросил Прохоров, не открывая глаз.

— О разнице между советской и американской помощью слаборазвитым странам.

— Разница в принципе, — сказал Прохоров. — Одни помогают сочувствуя, другие — выгадывая…

Тут зал зашевелился. Сразу весь, из конца в конец, словно по измаявшейся ожиданием толпе пропустили электрический ток. И сразу заговорило радио, заговорило непрерывно, перечисляя рейсы — на Дели, на Париж, Лондон, Аккру и бог знает еще куда. За окнами аэровокзала все белел туман, но поверх его уже проглядывала синева…

Пронзив пелену тумана, самолет неожиданно нырнул в синеву. В один миг салон словно бы расширился от ослепительного света, и горящие белые плафоны на потолке сразу пожелтели. Пассажиры оглядывались, улыбаясь, разные пассажиры — и наши туристы, что было видно по особому оживлению и смеху, и шикарно разодетые леди или миссис, или как еще их там называют на этом Западе, и студенты-иностранцы, летевшие из московских вузов к своим, как видно, не бедным арабским родителям. Все улыбались. Таково уж волшебство солнечного света: оно рождает доброжелательность. Такова уж психология авиапассажиров: после взлета они всегда переживают эйфорию.

— Ну что, товарищ Туликов, летим?

— Летим, товарищ Прохоров, — в тон ответил Туликов. И деловито наклонился, посмотрел в иллюминатор. Но ничего не увидел внизу, только ослепительно белые пласты тумана.

— Приготовьте, пожалуйста, столики, — пропел над ними мелодичный голос.

Жизнь в самолете шла своим чередом. Туликов жевал холодное мясо и разговаривал с Прохоровым о Насере.

Насер был честным и последовательным человеком. Став президентом, продолжал жить в своей старой квартире, где жил, будучи простым офицером.

Он не воспользовался привилегией даже для того, чтобы «протолкнуть» свою дочь, не прошедшую по конкурсу в Каирский университет.

На его имя некоторые богатые арабы переводили миллионы, чтобы он использовал их по своему усмотрению. А что делал Насер? Он переводил эти деньги в банк на нужды Египта, ничего не оставляя себе. И когда умер, на его личном счету было всего шестьсот десять фунтов.

В Египте не было диктатуры пролетариата, и, когда после смерти Насера оживились враждебные элементы, революция не смогла защититься. Только поэтому Садату удался его «тихий переворот».

— Знаете, как американская разведка изучала Насера? — спросил Прохоров. — Был создан специальный «игровой центр», куда стекалась вся информация о египетском президенте — о каждом его слове, симпатиях и антипатиях, привычках, о его хобби фотографировать, о его характерной тяжелой походке. Был даже актер, игравший роль Насера, так сказать, «вживавшийся в образ». Они пытались предугадать каждый его поступок. Изучали сильные и слабые стороны всех из его окружения. Американская, а это значит все равно что израильская, разведка уповала на личности. В той ситуации, какая складывалась в Египте, слишком много зависело от личностей, точнее, от одной — от президента. И я не удивлюсь, если вдруг узнаю, что президент Насер не просто умер, а был умело убран. Смерть Насера и воцарение Садата трудно не рассматривать как заговор против Египта…