Молодой человек поискал глазами Марь Иванну, очень большую, массивную женщину с коровьим выменем вместо груди, подошел к ней и сильно взял ее за ухо железными пальцами. Марь Иванна вскрикнула. От нее запахло потом и щами, немного вином и очень сильно не дошедшими до детишек мандаринами.

Молодой человек, вежливо улыбаясь, повел бедную Марь Иванну, держа ее за ухо, по кругу, вдоль всех стен зала, перед всеми ребятишками и взрослыми. Он шел не спеша, размеренно, чтобы всем было видно происходящее поучительное событие, но Марь Иванна все-таки немного отставала от него, тянулась за ним вывернутой головой, нелепо махала руками, роняя с ног растоптанные шлепанцы.

Детишки визжали от восторга. Взрослые остолбенели. Они даже не смогли, пораженные неожиданной дикостью этого зрелища, вымолвить ни слова протеста, когда молодой человек вывел Марь Иванну в центр зала и, опуская вниз правую руку с зажатым в ней распухшим и красным ухом, медленно поставил ее на колени.

— Не надо обижать маленьких детей, — громко и спокойно изложил молодой человек новые методические разработки. — Ведь они вырастут. И станут сильными и жестокими.

Он выпустил ухо, и Марь Иванна брякнулась на ковер. А молодой человек, достав белоснежный платок, легонько вытер им пальцы, вернул его в нагрудный карман пиджака и вышел в коридор, ступая строевым шагом. Там он снял трубку телефона, набрал номер и сказал: «Это первый. Отметь карточку за номером один и доложи Генералу об исполнении».

Марь Иванна тем временем, хотя и была почти без чувств, нашла все-таки в себе силы провизжать, чтобы вызвали милицию.

— Какую тебе милицию? — резонно возразила заведующая. — Как ты с ней будешь объясняться? Расскажешь, что детей лупишь, что фрукты их жрешь, что форточки наискось открываешь, чтобы они простужались и побольше дома сидели? Что своего кобеля в детские спальни водишь? И что тебе за это, как дрянной девчонке, надрали уши?

— Но это же издевательство, — всхлипнула Марь Иванна.

— Как посмотреть, — мудро рассудила заведующая. — Надевай, Машка, тапочки и пиши по собственному желанию.

Вот таким образом оказал обществу первую услугу кооператив «Справедливость».

Здесь я вынужден прерваться, чтобы вместе с возмущенными читателями задать вопрос: а не слишком ли? В наше время, в эпоху милосердия, гуманизации — и такая черная жестокость?

— Жестокость? — переспросил Иван. — Как можно всерьез говорить о жестокости по отношению к жестокому человеку? Причем жестокому к детям — самым беззащитным членам нашего общества…

— Подожди, скажи честно: осуществляя эту так называемую акцию, не испытывал ты хотя бы чувства жалости, не пришлось тебе что-то переступить, сломать в себе? Что ты почувствовал? Только честно, повторяю.

— Я испытывал чувство глубокого удовлетворения, — спокойно и иронично ответил он. — В Афганистане, я убивал людей, которые не сделали ничего плохого ни мне, ни моей Родине, а здесь, если говорить именно об этой акции, я видел перед собой реального, конкретного, почти личного врага, который безнаказанно, даже получая за это зарплату, калечит души моих детей, все наше будущее. А что до гуманизма, то он должен иметь один исключительный адрес — служить  т о л ь к о  порядочным и честным людям, закономерно при защите их интересов превращаясь в жестокость по отношению к подлецам, негодяям и преступникам. Это наше глубочайшее убеждение. Поэтому мы и встали под знамена Генерала. Надо искупать вину и перед чужой, и перед своей Родиной.

— Но ведь жестокость порождает ответную жестокость, зла не искоренишь злом, — возразил я уже но очень уверенно. — Вся история человечества говорит об этом.

— История не менее убедительно показала, что и добром — тоже. Для победы добра нужна прежде всего высокая культура отдельной личности и общества в целом, а пока этого нет — пусть добро утверждает себя мечом возмездия.

— Страх перед наказанием не остановит преступника — это аксиома, — совсем уж безнадежно пробормотал я. Давно не встречал людей с такой увлеченностью идеей, так последовательно воплощающих ее в жизнь.

— Тот абстрактный страх, которым пугает подлеца и негодяя наша юстиция — нет, согласен. Но страх неотвратимого, мгновенного и справедливого возмездия — да! Причем возмездия полной мерой — око за око. Еще, кажется, Овидий сказал: нет справедливей закона, чтобы всегда душегуб сам погибал от меча.

— Вы доводите идею справедливости до абсурда! — в отчаянии завопил я.

— Почему же до абсурда? До железной неумолимой логики. Безнаказанность поощряет преступления. Ведь многие наши беды происходили и происходят из-за того, что никто ни за что никогда у нас не ответил, как бы ни были велики его прегрешения перед страной, перед всем миром. Мы только мертвых наловчились тягать из могил и стегать их при всем народе, чтобы отвлечь его от новых бед и новых преступлений имущих власть.

— И что же вы мыслите в итоге? Империю зла?

— Во-первых, эта мера — временная, она нужна только в определенных условиях, когда нет другого рационального выхода, необходима, чтобы предотвратить окончательную деградацию общества. И составляет лишь малую часть общей идеи справедливости. Во-вторых, как и рассчитывали, мы сразу же ощутили мощную поддержку здоровых сил, а их оказалось немало. И, в третьих, мы обеспечиваем постепенный переход и к другим методам массового воспитания, главным образом через возврат к культуре… Впрочем, об этом лучше поговорить с Генералом. Он у нас не только храбр, как орел, но и мудр, как ворон.

— Кстати, эта ворона в холле — тоже какой-то символ? Мудрость в клетке предрассудков и стереотипов?

— Нет, — наконец-то улыбнулся Иван. Улыбка у него была прекрасная — до ушей, белозубая и великодушная. Правду говорил один русский писатель, что все у человека — и руки, и ноги — только для него, а улыбка — для других. — Нет, она отбывает наказание. Ее пионеры из отряда «Юный мститель» отловили за разорение гнезд певчих птиц. И за кражи.

— И долго ей еще сидеть?

— Пожизненно. Она безнадежна. Все равно не исправится.

Эти слова, сказанные уже без улыбки, заставили меня подумать и о собственной судьбе. Не окажется ли она подобной судьбе несчастной вороны?

Вообще говоря, дискуссия с Иваном меня не убедила — слишком крепко я был набит нашими древними предрассудками, но на серьезные размышления все-таки навела. Здравое зерно в этой по-мальчишески мудрой и наивно-жестокой справедливости, насаждаемой в городе, все же скрывалось. И трогала сердце искренняя боль, забота и тревога за судьбу Отечества. Ведь нечто подобное у нас было и в прежние годы — от Тимура с его командой до Воронежской коммунистической партии молодежи. И то, что кооператив «Справедливость» появился именно в Дедовске, — тоже имело свою закономерность.

Городок этот (до начала событий, которые мы пытаемся описать) был самым обычным, с типичными проблемами любого населенного пункта — жилищными и коммунальными, социальными и криминальными, молодежными и геронтологическими, экологическими и продовольственными. Жил он общей жизнью страны, и потому наряду с отдельными успехами не обошли его стороной и типичные недостатки — взяточничество и злоупотребления служебным положением, неуважение к людям и хамство, пьянство и наркомания, сквернословие и разврат — словом, все, чем в значительной степени заражено современное общество и чему во всех газетах официально объявлена непримиримая борьба.

Правда, Дедовску, расположенному в самом сердце России, было присуще одно свойство, серьезно отличавшее его от многих других больших и малых городов страны. Свойство это, сохранившееся с незапамятных времен, не потерявшееся в веках и переменах, заключалось в том, что был городок очень русским по духу и коренные его жители обладали двумя характерными чертами — добротой и мужеством. Видимо, поэтому от седой древности и до наших дней здесь рождались и росли добрые молодцы, встававшие, когда была в том нужда, на защиту святой Руси. Лучшие воины, цвет нации, шли отсюда на поля сражений и побед: витязи Непрядвы, гренадеры Петра, гусары двенадцатого года и гвардейцы сорок пятого. Да и в эту, последнюю (?) войну, которая гремела далеко от России, многие красивые и ладные парии безвозвратно ушли на нее.