Зато в роще было спокойно — шелестела листва, бегали по траве солнечные пятна, щелкали и свистели птицы. Воистину, родная природа куда как мудрее и последовательнее нас, ее терновых венцов.

Я достал из кармана куртки блокнот и сделал краткую запись о первых моих приключениях, по опыту зная, что в экстремальной обстановке такие вещи нельзя откладывать и, если есть возможность, лучше сразу зафиксировать горячие впечатления. Ведь ситуация может мгновенно измениться и никаких следов происшедшего не останется для истории.

К тому же это должно было помочь мне проанализировать положение и выработать план дальнейших действий, потому что я привык размышлять именно на бумаге и, как правило, уже после того, как что-нибудь натворю.

Вообще, мне хотелось бы о тех необычайных событиях, которые произошли в маленьком и незаметном доселе городке, рассказать спокойно и беспристрастно. Но, поскольку я оказался добровольным и убежденным участником этих событий, такая объективность в их изложении стала, естественно, невозможной. Тем более, что эта история не вполне еще завершилась и может получить самое непредсказуемое развитие.

Согласитесь, чаще всего бывает так, что длинная цепь необыкновенных происшествий, даже в историческом масштабе, начинается с самого заурядного звена. Неординарные события, если иметь терпение вернуться к их истокам, отталкиваются нередко от ничего не значащего фактора. Падение чайной ложечки на железную палубу линкора может в итоге привести к роковому выстрелу из 350-миллиметрового башенного орудия, не так ли?

В данном же случае в той истории, которую я взялся рассказать, все было иначе: нетрадиционное, необычное, удивительное начало, невероятное продолжение и, скорее всего, непредвидимое завершение.

Впрочем, постараюсь все-таки быть по возможности последовательным. Вернувшись на Родину после выполнения интернационального долга в Афганистане, где служил военным корреспондентом, я устроился на работу в молодежную газету, которая среди сложных и противоречивых процессов, происходящих в стране, сумела найти и занять независимое место. Заслуга в том, бесспорно, принадлежала нашему Редактору, сумевшему заразить коллектив чувством здорового авантюризма, замешанного на детском любопытстве и стремлении к первенству. Такие яркие черты характера толкали нашего шефа на довольно рискованные даже по нынешним временам шаги, но Редактор был уверен в себе, в приоритетном праве прессы на гласность и внушил эту уверенность нам.

Вчера он вызвал меня к себе и, плотно прикрыв дверь, захлопнув окно и сняв трубки с телефонов, толкнул в кресло, навис надо мной, таинственно сверкая очками.

— Я хочу поручить тебе, Мещерский, очень важное и, не скрою, опасное дело. Разумеется, ты можешь отказаться. Но, кроме тебя, никто с ним не справится. Это не лесть, поверь мне, это реальная оценка твоих возможностей. Дело вот в чем: из одного надежного неофициального источника…

Надо сказать, что наш Редактор вообще и исключительно предпочитал источники информации сугубо неофициального характера, как наиболее достоверные и привлекающие внимание. Откуда он получил сведения о том, что в Дедовске что-то происходит, я так никогда и не узнал, потому что к моему возвращению Редактора уже сняли и разыскать его не удалось. Это одна из причин того, что предполагаемая публикация своевременно не увидела свет и сейчас я прибегаю к такой форме изложения событий.

— …Так вот, в этом Дедовске творится что-то такое, необычайное настолько, что даже в обкоме мне не удалось ничего разнюхать. И отнюдь не потому, что там недостает сведений, напротив — их более чем достаточно. Но факты настолько противоречивы, что вызывают серьезные сомнения в достоверности. Больше того — верить им никак невозможно. И вроде даже такой слушок прошел, что город блокирован войсками. Короче, нужно пробраться туда, разнюхать все, что там происходит, и дать объективный репортаж с места событий. Не сомневаюсь — у тебя это получится: ты боевой «афганец», нахален и находчив, в меру беспринципен, обаятелен, смел… Берешься?

Еще бы! Не знаю, нашелся бы журналист, который отказался бы от такой возможности. Это ведь почище творческой командировки в Штаты.

Трудности на моем пути в Дедовск начались сразу. В то лето все курорты державы по тем или иным, политическим и экологическим, причинам были закрыты для отдыха — от Белого моря до Аральского. Массы отдыхающих, вспомнив о родных просторах, безбрежных грибных и ягодных лесах, о тихо журчащих речках средь ароматных лугов, устремились в нетрадиционных направлениях и более всего — на восток от столицы…

В аэропорту, пытаясь достать билет, я бесполезно исчерпал весь потенциал, который так высоко оценил Редактор. Пускал в ход наглость и обаяние, отчаяние и угрозы, звенел медалями и потрясал корреспондентской книжкой с командировочным удостоверением. И даже всерьез прикидывал, как половчее угнать вертолет, одиноко стоящий в дальнем углу летного поля. Остановило меня только сомнение в том, что он заправлен.

На железной дороге было не легче, но все же мне удалось сесть зайцем на проходящий поезд. Ночью он благополучно тронулся, а рано утром, уже вблизи от цели, вдруг заполошно загудел, завизжал и стал стремительно останавливаться, нагоняя вагоны друг на друга, словно кто-то отчаянно сорвал стоп-кран.

Я просунул голову в щель окна. Светало. После визга зажатых колес и ударов сцепок было тихо. Впереди кругами ходил какой-то красный свет, то и дело пропадая в луче электровозного прожектора. Мелькали чьи-то тени, доносились возбужденные и встревоженные голоса. По вагону пробежал заспанный проводник, одной рукой запихивая в брюки выбившуюся рубашку, другой волоча по полу замызганный форменный китель.

Забрав репортерку в толпе разбуженных взволнованных пассажиров, я вышел в тамбур и спрыгнул на землю. Поезд стоял среди чистого поля, над которым начинали звенеть жаворонки. К дымку вагонных титанов примешивался чистый запах трав и свежей соломы. Где-то далеко настырным кузнечиком стрекотал комбайн. Все было мирно и тревожно.

Пассажиры переговаривались, пытались расспрашивать бегущих к голове поезда проводников, а то нетерпеливо и раздраженно отмахивались, не отвечая. Скользя по обильно покрытой росой гальке, я тоже пошел к электровозу.

Из-за леса быстро поднялось и засияло любопытное солнце. Из вагона СВ, впереди меня, важно и неловко спустилась стайка его обитателей — все похожие друг на друга приятной полнотой, осанкой и выражением гладких штампованных лиц, все в «номенклатурных» пиджаках, с депутатскими значками, в одинаковых аккуратных шляпах и почему-то в пижамных штанах и шлепанцах. От них хорошо пахло хересом и флёрдоранжем. Они несуетливо, деловито направились к электровозу. Я незаметно пристроился к ним, прислушиваясь к обрывкам полного достоинства разговора: «Пути повреждены… забастовка железнодорожников… безобразие… привлечем к ответственности… беглых ищут» и тому подобный вздор.

Около электровоза поездная бригада толпилась перед армейским капитаном в полевой форме и с портативной рацией. За его спиной поперек пути стоял большой военный грузовик, продолжал добросовестно махать красным фонарем вспотевший от усердия сержант и рассыпалась цепь солдат с автоматами и в касках. Позади грузовика тянулись по полю глубокие следы — мятая стерня на взрыхленной протекторами земле.

Мои попутчики из СВ как-то незаметно и естественно оказались впереди всех и, назвавшись по очереди, строго потребовали от капитана объяснений.

С небрежной уверенностью человека, за спиной которого сила высокого приказа и… просто сила, тот коротко ответил, что поезд дальше не пойдет, а через полчаса, когда будут направлены по линии соответствующие распоряжения, состав вернется на предыдущую станцию. В Дедовск никто пропущен не будет — город на особом положении.

— Но позвольте, — горячо возмутился самый важный и полный из депутатской стайки и нервно поправил галстук, который по странной случайности очень хорошо гармонировал в расцветке с его пижамными штанами. — Позвольте, меня же там встречают… уважаемые и ответственные люди!